Тривейн - Роберт Ладлэм

Военные обеспечат кандидату па выборах более четырех миллионов голосов...

Лестер Купер на секунду задумался: неужели дойдет до этого? Неужели кандидатом действительно станет Эндрю Тривейн? Почему?

Проще всего было бы позвонить Роберту Уэбстеру и выяснить, что он знает обо всем этом. Кажется, на это намекнул человек от Арона Грина.

На другом конце провода Роберт Уэбстер был потрясен. Да, конечно, никому еще ничего не говорили... Ни о чем?

Наверное, все же не следовало звонить Уэбстеру... Хотя Купер просто хотел узнать, что тот сделал.

Впрочем, не важно. Теперь все это ему было даже не интересно. Теперь ему хотелось только как можно скорее завершить свою часть дела и вернуться домой, в Ратленд, чтобы наслаждаться спокойной старостью.

И больше никаких тонкостей. Ничто больше его не интересует. Он сделает то, что обещал Грину. Обязан. Потому что он всем обязан «Дженис индастриз» — всем своим прошлым, своей карьерой.

Он обязан даже этому бедолаге Полу Боннеру. В конце концов, Пол тоже жертва, запланированная потеря, насколько понял Купер. И его единственная надежда — милосердие президента.

Президента Тривейна.

Ну не ирония ли это судьбы? А все эти чертовы тонкости...

Глава 41

— Мистер Тривейн?

— Да.

— Это Боб Уэбстер. Как поживаете?

— Отлично. А вы?

— Не очень. Кажется, втянул я вас в историю. Очень неприятное дельце.

— Что случилось?

— Прежде всего, хочу пояснить, подчеркнуть, что во всем виноват только я, и никто иной. Вы меня понимаете?

— Да... Кажется, да.

— Хорошо. Это чертовски важно!

— Теперь уверен, что понимаю. Так в чем дело?

— В вашей поездке в Гринвич. А потом к де Спаданте. Вас там видели.

— Да? А в чем проблема-то?

— Есть еще кое-что.

— Почему такой переполох? Мы не афишировали свои поездки, но ведь и не скрывали.

— Однако газетчикам вы ничего не сказали.

— Не счел необходимым. Мы сделали заявление, подчеркнув, что насилие никогда еще ничего не решало. Только и всего. Сэм Викарсон опубликовал его, я подтвердил. Здесь нечего скрывать.

— Ничего не понимаю... Похоже, что у вас с де Спаданте состоялась тайная встреча. Вас сфотографировали.

— Что? Каким образом? Что-то не помню никаких фотографов. Конечно, на стоянке было полно народу...

— Стоянка тут ни при чем. Вас сфотографировали в комнате.

— В комнате? Какого черта? О Господи! Так что там с фотографиями?

— Они небезопасны. Я видел копию, даже две. Похоже, вы были увлечены беседой.

— Да, мы действительно увлеклись. И где же вы видели фото?

— У Рода Брюса. Они у него.

— А от кого он их получил?

— Не знаю. Он не выдаст поставщика, мы уже имели с ним дело. Завтра он собирается придать дело огласке. Грозится доказать всем, что вы связаны с де Спаданте. А это, между прочим, может выйти боком Боннеру.

— Ну хорошо. Что я должен делать? Очевидно, вы что-то задумали.

— Нам кажется, вам следует заговорить первым. Сделайте заявление о том, что де Спаданте хотел вас видеть, что вы встретились с ним за два дня до убийства. Вам нужна была информация для майора Боннера... Насчет того, о чем вы: с ним говорили... Придумайте что угодно... Мы проверили: в комнате не было подслушивающих устройств.

— Не понимаю. При чем здесь Брюс? И Пол?

— Я же сказал... Извините, утро было просто сумасшедшим... Брюс считает, что это еще один ключ к Полу Боннеру. Раз вы встречались с де Спаданте, причем конфиденциально, то маловероятно, что он пытался убить вас неделю назад, как утверждает Боннер.

— Понимаю... Хорошо, я сделаю заявление. И позабочусь о Брюсе.

Тривейн нажал кнопку, отпустил ее через несколько секунд и набрал номер.

— Сэма Викарсона, пожалуйста. Это Тривейн... Сэм, пришло время Брюса. Нет, не ты, а я... Выясни, где он, и перезвони мне. Я дома... Нет, не передумаю. Перезвони как можно скорее. Я хочу видеть его сегодня днем.

Тривейн поставил телефон на тумбочку и бросил взгляд на жену. Филис сидела за туалетным столиком, нанося последние штрихи в макияже. Перехватив в зеркале взгляд мужа, сказала:

— Я уже все поняла. Что-то подсказывает мне, что наша прогулка по памятным местам откладывается.

— Ничего подобного. Я отлучусь на пятнадцать — двадцать минут, только и всего. Можешь подождать меня в машине.

Филис подошла к кровати и, посмеиваясь, указала на смятые простыни.

— Это я уже слышала. Вы хищник, мистер Тривейн! Мчитесь домой с работы, насилуете непорочную и еще молодую хозяйку, засыпая ее обещаниями, а после того, как ваше желание удовлетворено и вам удалось вздремнуть, принимаетесь звонить по телефону...

Эндрю посадил жену к себе на колени, нежно коснулся ее груди, провел рукой по плечам, Филис шутливо поцеловала его в ухо. Он осторожно переместил ее со своих колен на кровать.

— О Эндрю, ведь мы не можем...

— Еще как можем. Сэм вряд ли объявится раньше чем через час.

Он стал раздеваться. Филис разгладила рукой простыни, легла с краю, ожидая мужа.

— Ты неисправим. За это я тебя и люблю... С кем ты собираешься встретиться?

— С гадким маленьким человечком по имени Родерик Брюс, — ответил Энди, снимая рубашку и забираясь в постель.

— Газетчик?

— Да. И он бы нас с тобой не одобрил...

Бобби Уэбстер сидел за столом, положив перед собой руки. Он опустил голову и закрыл глаза, чувствуя, что подступают слезы. Дверь кабинета он запер уже давно, теперь ему никто не мешал. Удивительно, но глаза все еще оставались сухими. Подсознательно он знал почему, но ответ этот был так страшен, что он постарался его отбросить. Он потерял способность плакать.

Reductio ad manipulatem[3].

Есть ли такое выражение? Должно быть. Годы изобретения различных заговоров и тайных замыслов, невысказанных, забытых, несчитанных, — сколько их было? Сотни, тысячи?

Сработает или нет? Вот что важнее всего. Человек — всего лишь Икс или Игрек, с ним можно считаться, а можно отбросить как что-то ненужное, в зависимости от обстоятельств. Человек — лишь часть формулы, не больше. Даже такой человек, как он сам.

Бобби Уэбстер наконец почувствовал на глазах слезы. Он уже почти плакал, сам того не замечая.

Пора было идти домой.

Тривейн шел по густо устланному коврами коридору, направляясь к ступенькам, над которыми висела табличка. Надпись на древнеанглийском гласила: "Пентхаус. Родерик Брюс Он поднялся по ступенькам, подошел к двери и нажал кнопку звонка, оглашая пространство за черной эмалевой дверью с сияющей медной отделкой громким звоном. Из-за двери раздавались приглушенные голоса. Один из них, очень взволнованный, принадлежал Родерику Брюсу.

Дверь отворилась, в холле стояла крупная негритянка-горничная в белой униформе. Вид у нее был весьма внушительный, и занимала она весь проем в дверях. Невозможно было рассмотреть, что происходит за ее широкой спиной.

— Что угодно? — спросила она на певучем диалекте Карибских островов.

— Могу я видеть мистера Брюса?

— Он вас ожидает?

— Он будет рад меня видеть.

— Извините, но скажите, пожалуйста, ваше имя. Он свяжется с вами.

— Меня зовут Эндрю Тривейн, и я не уйду, пока не встречусь с мистером Брюсом.

Горничная стала закрывать дверь, и Тривейн собрался было громко позвать Брюса, как тот вдруг появился сам, словно крохотный хорек, выскочивший из укрытия. Он все слышал, стоя в дверях, в нескольких футах от них.

— Все в порядке, Джулия, — сказал он негритянке. Огромная горничная повернулась, одарив на прощание Тривейна неприязненным взглядом, и, пройдя через холл, исчезла из виду.

— Она с Гаити, знаете ли... Все шестеро ее братьев в банде Макуты. Это как проклятье, нависшее над семьей... Что вам надо, Тривейн?

— Повидаться.

— Как вы проникли сюда? Привратник ничего мне не сказал.

— Он думает, что я пришел к другому жильцу. Не пытайтесь ничего выяснить, мои люди обо всем позаботились. Остальные ничего не знают.

— Насколько я помню, при нашей последней беседе вы угрожали мне. У себя в кабинете. Теперь вы пришли ко мне, в мои владения. И вид у вас уже не столь грозный. Остается предположить, что речь пойдет о сделке, не уверен, что я в ней заинтересован.

— Я не собираюсь вам угрожать, мне скорее грустно. Но вы правы: я пришел, чтобы совершить сделку... В вашем духе, Брюс.

— Вам нечего мне предложить. Почему я вас должен слушать?

Тривейн внимательно изучал маленького человечка с небольшими, близко посаженными глазами и крохотным ртом — сама уверенность и самодовольство. У него засосало под ложечкой, когда он тихо произнес имя:

— Александр Коффи.

Родерик Брюс застыл на месте. Его крепкая челюсть отвисла, рот приоткрылся, с лица исчезло выражение уверенности в себе.

Часть четвертая

Глава 42

Это казалось абсурдом, это и было абсурдом! Чудовищная нелепость состояла в том, что никто из них не хотел ничего, кроме его согласия. Это ему ясно дали понять. Никто не надеялся, что он изменит хоть слово в докладе подкомитета. Предполагалось, что он завершит его, представит копии президенту, конгрессу, в Комиссию по распределению оборонных ассигнований — и получит благодарность правительства. Никаких изменений, никаких добавок.