Земные и небесные странствия поэта - Тимур Зульфикаров

О Боже! О Господь мой!..

На свете нет любви сильней, чем любовь матери и сына!..

В этой любви всё сошлось! всё объединилось! всё переплелось — и любовь мужа и жены, и любовь к дитя, и любовь сильного к слабому, и любовь к Богу, давшему скоротечному человеку это бессмертное чувство…

Бог — родитель человеков… Как мать!..

Воистину так! Бог до людей, как мать до детей…

О Боже! Не зря самые великие иконы — это иконы, где живут, дышат, склоняются друг к другу Богородица и Богомладенец!..

Тут земная, тленная любовь переходит, переливается в неземную Вечную любовь…

О Боже! не может быть, чтобы эта Любовь ушла, растворилась навеки на земле, а не отразилась, не осталась, не продлилась вечно в Вечности! в небесах!

Среди этих Вечных, Горящих Плеяд!..

Среди непостижимого Царствия Небесного!..

Которое ждет щедро всех людей — и грешных, и безгрешных…

Ибо сказано, что жизнь человека — это мост между раем и раем…

Человек вышел из рая — и идет в рай…

Ад — это земная, скоротечная жизнь…

Не может эта любовь умереть, исчезнуть бесследно на земле, как сама жизнь человеческая…

О Боже!..

…Когда моя матушка умерла, когда её дивное, ночное, чудотворное лицо взошло, отлетело к вечным звездам, я похоронил её на Серафимовском кладбище в Ленинграде — таково было её завещание…

…Она была легендарной ученой-востоковедом, автором незабвенного “Таджикско-русского словаря” и многих учебников русского языка для таджикских школьников, и её знали во всех таджикских городах и кишлаках, как замечательную Муаллиму-учительницу…

Это она пешком обошла многие высокогорные согдийские голубоглазые древние кишлаки в поисках редчайших таджикских слов, как геолог в поисках драгоценных камней…

И таджики любили её, и дикие пастушьи волкодавы ластились к ней, усмирив лютость свою…

О Боже… Где те святые дни?..

Но душа человеческая навечно сохранила их…

…Но когда великая Советская Империя рухнула, как наша кибитка в землетрясенье — матушка моя ушла к звездам…

Великие Имперьи рушатся, когда ничтожные правители приходят к власти.

Великая Советская Имперья была больна, но врачи, которые пришли лечить Её, были не врачи, а убийцы, и они убили Её.

В белой шкуре-халате врачей-целителей пришли медоточивые, ласковые, алчные, лихие убийцы. И они уже десять лет пляшут на могиле Её!..

О!..

…Еще Наполеон говорил, что все великие Имперьи погибают от несваренья желудка…

Да!.. да…

…Динозавры погибли, потому что жалкая головка исполина не могла справиться с необъятным туловищем…

Да!..

История Руси — это история царей, правителей, диктаторов и — увы! — шутов!

Нынче настала Эпоха Шутов, лицедеев, оборотней, скоморохов…

А шут-властитель везде насаждает шутов…

Шут-тиран погоняет Русь шутов!

О!..

О, брат мой! Гляди — вокруг тебя пляшут, поют, скалятся одни шуты, шуты, шуты…

И когда на могучей шее Советской Имперьи-Динозавра возникла верткая, обезьянья, попугайская, заемная, убогая, меченая, иудина головка Горбачева — Имперья-Дом народов стала рушиться, и трескаться, и вянуть, и рассыпаться…

Котел с водой над огнем начинает кипеть с краев!..

Империя стала кипеть на окраинах: на Кавказе! в Прибалтике! в Средней Азии!..

И вот гражданская война, как огонь в камышах, вспыхнула в Таджикистане, на кроткой родине моей!..

И двести тысяч безвинных человеков сгорели в горящих камышах братской семейной войны… да!..

О Аллах!.. Аллаху Акбар!.. О, кто помянет их?..

Аллах велик, а человек мал!..

Особенно он мал в горящих камышах гражданской войны… да!..

В Таджикистане, в стране рек, бегут, курчавятся, текут тысячи хрустальных, алмазных рек, и ручьев, и арыков, и вот реки эти, и воды эти замедлили бег свой, ибо тысячи яробрадатых мужей легли с автоматами в воды эти и перегородили их…

И в реках явились огромные рыбы-мутанты-трупоеды, и трупы убитых были обильной едой их…

И некому было хоронить убитых, и только рыбы хоронили их, поедая их…

И многие воды, дотоле чистодонные, чистые, стали непрозрачными, ибо кровь и вода, смешиваясь, дают темный, клубящийся туман водяной…

И в таком тумане утонула забылась родина гор и рек моя, моя…

И мутных вод было много…

А из смутных вод рождаются Смутные Времена, где текут реки крови братской и реки ядовитого, забвенного, дурманного, могильного вина…

Да!..

…Моя матушка не вынесла гражданской войны.

Моя матушка не выдержала этих медленных смутных рек…

Моего отца убили коммунисты, моего отца убил Сталин, а я не отомстил…

Тиран убил миллионы людей, чтобы укрепить государство…

Мою мать убили демократы, мою мать убил Горбачев, а я не отомстил…

Шут убил миллионы людей, чтобы разрушить это же Государство…

Это нас они — и тиран, и шут — убивали и убивают…

Государство — это корабль… крысы бегут с тонущего корабля… но тут крысы изгнали матросов и лютуют на Корабле Руси…

Доколь, Господь?…

Но!..

Вот моя мать еще молода, еще жива, еще она склонилась надо мной в августовской звездопадной ночи! и шепчет мне сонно, медово:

— Сынок, спи, завтра рано утром ты едешь в горы!в пионерский лагерь… спи! спи! спи!..

О Господь мой! Кто вернет мне хоть на миг то незабвенное утро? то утро? то утро?..

Но то, что ушло навсегда — то вечно…

Но больно оно!.. Но сладко!..

О Боже!..

…Ай, ранний, майский, таджикский ветер утренний шевелит ослепительно накрахмаленные занавески на окнах глинобитной, саманной кибитки моей!..

Это матушка моя настирала, нагладила, накрахмалила занавески эти!

В них солнце льется, бьется, полощется солнце в занавесках алмазных, трепещущих, как крылья первобабочек майских!..

Ах, я и перед смертью воспомню радостно эти занавески ликующие сгинувшего дома моего…

Но! все! еще! живо! все трепетно! еще! еще! еще…

Еще переливается оно!.. Еще переполняет тебя, как талая река блаженно заполоняет смиренные берега!..

А…

…А матушка моя в коротком лазоревом платье в горошек ранняя, бессонная (но разве в слепом, глухом, очарованном детстве нашем чуем мы усталость и печаль матерей наших?) — хлопочет у маленькой печи:

— Я напекла тебе в дорогу твоих любимых пирожков со свежим зеленым луком, луком, луком…

…И вот веселая, натужная наша “полуторка” — грузовичок военных лет — везет нас, детей, в пионерский горный лагерь в колыбельном Варзобском ущелье моем…

От реки целительный, курчавый, речной ветер веет, веселит, дурманит, пьянит…

В кузове тряской машины поставлены и веревками закреплены, связаны деревянные лавки, и мы, мальчишки и девчонки, затаившись, прижавшись тесно друг к другу, качаемся, ерзаем счастливо, вольно на этих лавках…

…Мы дети сталинской эпохи, мы учимся в стыдливых, девственных, монашеских, раздельных школах — в мужских и женских — и вот! вдруг! впервые! мы вместе с девочками трясемся тесно в грузовичке дремучем, пахучем, и одна розовая девочка — Гулечка Сарданапал упирается локотком в ребра мои! в ребра мои, и трепещут, как жаворонки в небе, в шатком, шалом кузове прибитые, прижатые друг к другу тельца, её и мое, и я мечтаю, чтобы дорога разбитой, кривой, долгой была, была, и “полуторка” подольше билась на дороге, и нежный, пуховый стрекозиный, острый локоток девочки нечаянной, несужденной, трепетной моей подольше вился, бился о мои ребра, и я вдруг сжимаю дрожкими змеиными пальцами локоток этот и не выпускаю его, и она не убирает его, а сладко вверяет его мне, мне, мне…

Она нежно дрожит, как я, и локоток её дрожит во мне, и она доверяется мне…

— Хочешь, Гуля, пирожок с луком… его мама моя утром сегодня испекла… он горячий еще… возьми… он горячий, горячий еще… как мы, горячий…

Что я лепечу, шепчу, лопочу?..

Я впервые произношу девичье имя: “Гуля! Гуля! Гуля!”…

…О Господь мой!..

Побереги, полелей, замедли, сохрани тот пыльный грузовичок в ущелье с детьми, учуявшими, проснувшимися, недозрело святыми, и тот локоток кочующий, острый, святой, перебирающий клавиши-ребра мои юные, первые, откликающиеся, сладчайшие…

О, тут все токи! все ручьи! все реки вешние этого ущелья! этого мира! текли по тельцу моему! били! хлестали сладко по телу моему! по ребрам моим счастливым!..

О Господь мой! Прости меня, но все любви и соитья счастливые этого грешного мира! все его бешеные, нагие, голые тела и объятья, и зачатья, и роды, и наглые, точеные, ученые тела похотливых красавиц матерых, и все стоны девственниц разрушенных, и все ночные крики спелых жён-развратниц распаленных, быть может? быть может, не стоят того летучего божественного локотка?..