Земные и небесные странствия поэта - Тимур Зульфикаров

Власть сладостно, как никогда за тысячу лет, безумствовала, народ как всегда за эту же тысячу лет безмолвствовал…

Мужи отважно воровали, пили и умирали…

Жены тайно и явно блудили, дети нищенствовали, но все люто, до смерти, до гроба немотствовали… как могилы…

И только русские леса и болота в это лето дружно горели по всей Руси, заполняя кишащим дымом города, и деревни, и ноздри новых властителей.

В это лето дым удушающий плыл, стоял над столицей.

В дальних монастырях и обителях Святые Отцы Руси-сироты спорили: одни говорили, что Москва-блудница провалится из-за грехов своих, а другие, что сгорит за те же грехи…

Но пока Москва понемногу и горела, и проваливалась, соблюдая оба пророчества…

А в это лето она плыла в душераздирающем дыму, и ослепшие от жары и дыма горожане почти не видели друг друга и от жары пили прямо из фонтанов.

Вот тут-то и явились, поплыли по городу в дыму, в чаду непролазном два странных Всадника.

Один Всадник был совершенно наг и худ, как скелет, и весь светился нищими костями, и можно было явно видеть, как на рентгене, как в Нем и в его лошади ходили, трепыхались внутренние органы: сердце, печенка, почки, селезенка и другие…

Была видна, обнажена божественная тайная вселенная — лаборатория живого…

На плече у Всадника бритвенно отточенная полыхала и в дыму, как молния, блистала огромная коса, и от частого прикосновения с ней Всадник имел множество заживших и незаживших ран, ран, ран…

Зябко Ему было от ран, хотя жара была…

Второй Всадник тоже был наг и худ, как и конь его, и тоже можно было читать, следить их внутренности, органы рабочие их, всю великую и хрупкую архитектуру живой плоти…

Но весь! весь Он был усыпан, увешан, усеян тяжким оружием — тут были ножи, ружья, автоматы и даже тяжелый пулемет, и Всадник даже клонился, горбился, почти падал с коня от тяжести ноши… У Него были даже Гвозди для Распятья.

О Боже! Зачем такое устаревшее оружие казни?.. Кто знает?

И конь под Ним приседал и прядал от неслыханной ноши, как алчная рысь перед последним гибельным прыжком…

Да…

Это были Они… Древние Всадники Апокалипсиса…

Один Всадник — Голодарь близкого всерусского, всеохватывающего Голода…

Второй Всадник — Убивец — Вестник Гражданской Русской Войны…

И вот Они в дыму плывут по Москве летней.

Или тяжко парят над Москвой — в дыму неясно…

И исполинские небывалые Кони пьют из московских фонтанов, вытягиваясь до самых верхушек воды — так высоки они, и видно, как вода течет по кишкам их темной, дрожащей, утробной струей…

Вот Всадники останавливаются у памятника Юрию Долгорукому — Они вровень плывут, стоят с высоко взметенным на постаменте Основателем Москвы! Вровень!..

О Боже!..

Но вот чудо: никто из москвичей не обращает никакого внимания на исполинских неземных Всадников…

Никто!

За время сатанинской Перестройки перестроечные человеки так истратились, так пригорюнились, так обветшали, так выродились, так измельчали, так притихли, привыкли ко всему безумному, так полюбили всеобщую смерть — что никто не глядит на Циклопических Всадников…

И не удивляется…

И только наш герой — и только наш академик Аминадав Калонтаров с коралловой змеей в кармане останавливается около плывущих в дыму Всадников и бредет за ними с неистраченным научным любопытством…

Когда-то академик факультативно изучал в МГУ арамейский язык, и вот он слышит, что Всадники говорят на древнем Языке Христа…

Но академик только понимает отдельные слова в дыму:

— Высокий Брат мой! Ты — Голод! Я — Война!.. И вот Мы бродим по Руси…

И никто не узнает нас!.. А вожди знают — но молчат!.. А народы умирают — по два миллиона мы забираем их в год… А они умирают и молчат!.. Два миллиона усопших, убиенных в год — вот наш урожай! А они молчат… Так сколько надо их посечь, загнать досрочно, заживо в голодную землю, чтоб возопили они и пошли на убийц-вождей своих?..

— Ах, Высокий Вечный Брат! Близнец! Ты не устал?.. твоя ль не притупилась Коса?..

— Ах, Вечный Брат! Близнец!.. Твой пулемет! твой автомат! твое ружье! твой нож — ужель не угомонятся в русских сонных лопухах?.. в русских обреченных головах?..

А эти Великие Гвозди для Распятья превышают Гвозди Христа!.. Для кого Они?.. Для всего русского народа?.. Да?..

Господь… Не дай превысить Гвозди Твои!..

И…

…Потом опять пошел дым и съел столицу и Всадников с древнеарамейским языком Их…

Только речь Их слабо тлела, доносилась в дыму всепоглощающем.

И вот что странно: речь эта, хоть и непонятная — была удивительно близка и сладка для русского уха, как колыбельный лепет юной матери…

А Всадники уходили в дыму в дальные, дальные луговые речные травы, чтобы свежим воздухом надышаться…

Уходили в медовое русское разнотравье…

Но и тут дым, чад плыли в травах, окутывали травы русские повальные, одичавшие без пианых косарей-жнецов.

Но!

На дне этих неслыханных, исполинских диких трав — выше головы человеческой — бродит тот Старец с острова Патмос с Книгой Недописанной в дрожащих, старческих, бугристых руках, перстах.

И Всадники бредут, плывут к Нему в дымящихся травах, и Кони, как чуткие псы, находят Его и покорно обнюхивают Его.

А когда конь обнюхивает человека — это знак смерти…

А огонь от болот и лесов русских уже бежит курчавясь, завиваясь летучим веселым золотом по некошеным травам, и от трав огонь перекидывается, перепрыгивает на гривы богатые Коней, и от горящих грив Кони бегут, пляшут быстрей, веселей…

О Боже!.. Упаси в горящих травах и гривах!..

Но кто Ты, Старец?

…Иль Ты! Возлюбленный Апостол Иисуса Христа Старец Иоанн!

Это Ты лежал на груди у Спасителя в Тайную Вечерю.

Это о Тебе Спаситель сказал: “Если я хочу, чтобы он пребыл, пока приду…”

Это Ты ждал, ждешь две тысячи лет…

И вот горят окрест Тебя леса, и болота, и травы, и волнующиеся гривы Коней…

И Ты хочешь дописать здесь, на Руси, последнюю страницу Книги Апокалипсиса?..

Чтобы дождаться!..

О Боже!..

…Но вот и моя бедная малая книга жизни — и тоже она горит в горящих травах, как гнездо полевой овсянки…

О Господь мой!..

Рядом с Великой Книгой горящего уходящего Человечества — прими и маленькую книгу моей сгоревшей ушедшей жизни…

Аминь…

Господь Ты Всевидящ…

Помилуй гнездо полевой овсянки в горящих травах…

А…

Глава вторая

ДЕТСТВО

…Кто не умалится до дитя —

тот не войдет в Царствие Небесное…

…О, детство! Ковш душевной глуби!..

А наше святое прошлое — это рай, из которого никто не может изгнать нас, как некогда Господь изгнал из рая за грехи Адама и Еву… да!..

А человек умирает тогда, когда ему некому на всей земле рассказать о своей прошлой жизни…

Всякий человек умирает от одиночества, и тогда он — увы! — рассказывает Господу Богу о прошлой жизни своей лишь на Страшном Суде… да!..

И тогда один Собеседник остается у тебя, человече…

Но этот собеседник-утешитель — Бог-Творец!

И кто чутче и ласковей услышит тебя?..

Но вот детство моё, Господь мой…

Я рассказываю его Тебе, ибо некому рассказать о нем, Господь мой…

…Моего отца Соломона Калонтарова убили в 1941 году.

Они убивали людей прямо в тюрьме. А тюрьма находилась в самом центре родного моего пыльного, святого города Сталинабада.

Там, в тюрьме, у них был сарай, весь засыпанный глухим песком.

Там они включали-заводили мотоцикл с мотором без глушителя — и убивали невинных.

Там дробно и оглушительно ревел на весь маленький городок Сталинабад этот мотоцикл, заглушая точные выстрелы меткие, меткие. И бледные… Мотоцикл часто грохотал, пел свою песню смерти. Особенно, по ночам… Но потом и днем грохотал он победоносно…

Цикада смерти, что кричишь ты? где ты?.. где ты?..

Везде я…

…Моя мать Людмила Соболева в ту ночь обняла меня и шепнула бесслезно, потому что тогда боялись плакать… Слезы считались предательством Родины…

Моя мать обняла меня и зашептала:

— Сынок! никому не говори… Сталин убил твоего отца…

Мне тогда было шесть лет уже…

Уже я тогда все понял… Уже тогда… Почуял… Затаился уже тогда…

У них там был сарай с песком… Песка было много…

Но убитых было больше, чем песка…

Песок скоро весь становился рдяным, тяжким, мокрым…

Тогда песок вывозили за город и хоронили в земле этот песок.