Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко

Иван Данилович подчинился властному окрику. Задыхаясь, он побежал по заросшей мокрым бурьяном улице за Федорцом. Дождевая вода стекала за поднятый воротник и, вызывая озноб, скатывалась по спине. Вот наконец и дом, дверь настежь распахнута.

Мальчик метался в своей горячей постельке. Вышитая рубашонка его была мокра от пота.

— Это уже третья на нем за то время, как вы кинулись в Чарусу, тато, — сказала полуодетая Христя.

Илько, топтавшийся у колыбельки, взмолился:

— Иван Данилович, спасите мое дите!

Ветеринар сунул ребенку под мышку термометр. Он и на глаз мог определить: температура не меньше сорока.

Тяжело дыша, Назар Гаврилович посмотрел на старшего сына, приказал:

— Пойди, Илько, на край хутора, там наши кони попадали. Мы с доктором пёхом притопали. Может, можно еще коней вызволить. — Он снял с головы мокрый мешок, руками выкрутил его, будто тряпку.

Илько напялил на себя дождевик и молча вышел под секущие прутья дождя.

Как и ожидал Иван Данилович, термометр показал: сорок и одна десятая. На хрупком тельце маленького, беспомощного ребенка просвечивала каждая жилка. Глаза его заволокло мутной пленкой, он не слышал раскатов грома и не мог произнести ни слова — только жалостливо подымал кверху крохотный указательный пальчик. Мать понимала сына без слов, угадывала все его желания.

— Пить? Да, хочешь пить, Илюшечка? — спрашивала она и поила ребенка с ложечки прохладным, только что из погреба, сыровцем. Мальчик жадно глотал, и его тут же рвало.

— Что с ним? — спросил Назар Гаврилович.

— Испанка, — уверенно ответил Иван Данилович. — Одним словом, инфлюэнца, грипп.

Кулак обеими руками схватился за голову. Он помнил: в 1919 году, после того как деникинцы захватили Чарусу, новая, еще неведомая хвороба унесла половину жителей города, да и в Куприеве тогда почти каждодневно отпевали покойников.

— Что ж нам теперь делать? — Назар Гаврилович, не спускавший глаз с больного, беспомощно развел руками, которыми мог бы свалить быка.

— Лечить надо! — ответил ветеринар и спросил у Христи: — Есть у вас цвелый хлеб?

— Кажись, есть. — Христя заторопилась, кинулась в горницу.

Жена Федорца, услышав вопрос ветеринара, нашла несколько заплесневелых кусков черствого хлеба, приготовленного для пса Буяна.

— Соберите цвель, смешайте ее с сухой малиной, сделайте настой покрепче и давайте пить мальчишке почаще. Аспирин тоже помогает в таких случаях. — Ветеринар достал из саквояжа аккуратную коробочку, отсыпал из нее на ладонь несколько белых, заискрившихся, как снежинки, круглых таблеток.

Назар Гаврилович в изнеможении присел на окованный железом сундук. Как в бреду, видел он Христю, скребущую позеленевшие корки, Одарку, разминавшую в пальцах малину, жену свою с чайником горячей воды в руках; слышал гулкие раскаты грома и шорох дождя на железной крыше.

А мальчик все так же подымал тоненький пальчик — безмолвно просил пить, и Христя поила его сыровцем. Иван Данилович через каждые четверть часа мерил температуру; Назар Гаврилович понимал, что температура все время без удержу скачет: то падает, то поднимается.

— Помрет, не выдержит сердчишко такой скаженной температуры, — заголосила в соседней горнице Одарка.

— Молиться треба, бог милостив, — ответила ей мачеха.

— Господи, что ж это такое, за что? — побелевшими губами шептал потрясенный Назар Гаврилович, поднял глаза свои на темный образ Иисуса Христа. — Если ты оставишь мне сына, не заберешь его на небеса, я отдам тебе половину моего богатства, буду ставить перед твоим образом в храме пудовые свечи.

Он произносил эти обещания искренне, от всего сердца, веря в то, что исполнит их. Только теперь понял старик, какую страшную власть имеет над ним ребенок. И одного дня не сможет прожить без него Назар Гаврилович. Вся жизнь его, все его помыслы сосредоточились в этом маленьком, сгорающем в жару полуживом существе.

Разве он спорит? Несчастье, разразившееся над несправедливая божья кара за всю его неправедную жизнь, наказание за нарушение законов божьих, за прелюбодеяние, за ложь, себялюбие и гордыню. Как мог забыть он то, что внушали ему с детства: всемогущий, всевидящий бог жестоко карает грешников не только в аду, но и при жизни их на земле.

Старик кинулся было к сыну, чтобы взять его на руки, прижать к груди, принять на себя хворь дитяти. Но ветеринар грубо оттолкнул его прочь.

И вот в бессильном отчаянии сутулится он на сундуке, в двух шагах от задыхающегося младенца — своего собственного сына. Не мигая, померкшим взглядом глядел Назар Гаврилович в одну точку и все же, каким-то боковым зрением, видел беспредельную скорбь, разлитую на жалком лице Христи, видел, как лекарь, помешивая золоченой ложечкой в чашке, составляет целебный напиток. Проливая его на постель, ветеринар принялся поить больного мальчика.

Прошло с полчаса после того, как ребенка напоили лекарством. Иван Данилович вынул из-под мышки больного горячий термометр, близоруко, сквозь очки, посмотрел на ртутный столбик, сказал:

— Сорок!

«Температура не падает, значит, настойка из цвели и малины не помогает. Илюшечка помрет», — задыхаясь от горя, подумал Федорец.

Он вдруг схватился с сундука, дерзко, как перед дракой, крикнул:

— Не все еще загублено!

И выскочил из дому под проливной ливень. Из конюшни Назар Гаврилович вывел лошадь, проворно оседлал ее, прыгнул ей на спину, сломал над головой мокрую кленовую ветку и погнал лошадь знакомой дорогой в Куприево.

Потоп постепенно прекратился. Ветер понемногу разогнал отрепья туч, и в небе появились мелкие звезды.

Разливалось зеленое половодье рассвета, когда Федорец прискакал к погруженному в сон поповскому дому, кулаками затарабанил в наглухо закрытые ставни.

— Чего тебе? — спросил отец Пафнутий, поглядев через сердце, вырезанное в ставне, и узнав своего баламутного дружка.

— Скорей отмыкай храм божий, служи молебен во здравие отрока Ильи.

И когда поп, не привыкший противоречить Федорцу, открыл нахолодавшую за ночь церковь, Назар Гаврилович забрал из ящика все находившиеся там восковые свечи, принялся втыкать их в паникадила и зажигать.

Кулак задержался у иконы, всегда поражавшей его воображение. На иконе был изображен Авраам, занесший нож над сыном своим Исааком. Назар Гаврилович горько подумал: «Вот так и я за грехи свои расплачусь сыном своим Ильей».

Увидев, что церковь в столь неурочный час озарилась свечами, милиционер Ежов, придерживая наган, просунул голову в дверь, глухо спросил:

— Что вы тут за тризну справляете?

«Тризна! Слово какое поганое. Тризна — это поминовение усопших, поминки», — подумал старик и в сердцах крикнул ненавистному милиционеру:

— Проваливай отсюда к дьяволу, нет от тебя покоя ни днем, ни ночью, ни дома, ни в поле, ни в храме господнем!

Грохнувшись на колени у аналоя, Назар Гаврилович долго крестился, с ужасом убеждаясь, что позабыл все молитвы. Измаянная, исстрадавшаяся душа его рвалась