Сталинград - Энтони Бивор

Паулюс в эти дни пребывал в глубокой депрессии. Возвратившийся из «котла» майор Люфтваффе передал Мильху слова командующего: «Какая бы помощь теперь ни пришла, уже слишком поздно. Мою армию можно списать со счета. У солдат нет ни сил, ни желания сражаться». Когда же майор попытался успокоить Паулюса, приводя фронтовые примеры на первый взгляд безвыходных ситуаций, из которых все-таки удавалось выпутаться, командующий 6-й армией оборвал его на полуслове: «Мертвецов не интересует военная история».

Из-за нехватки горючего около пятисот раненых были оставлены в полевом госпитале в Гумраке. На рассвете 22 января показалась растянувшаяся цепью русская пехота, Когда пехотинцы подошли на расстояние выстрела, офицеры 9-й зенитной дивизии, ответственные за оборону аэродрома, последними вскочили в штабной автомобиль и пустились наутек. Не успели они проехать и сотни метров, как дорогу им преградил солдат, у которого были ампутированы обе ноги. Бедняга передвигался на салазках при помощи рук. Офицеры остановили машину и привязали санки к ней, как о том просил раненый. Но стоило автомобилю тронуться, салазки перевернулись и несчастный оказался в снегу. Один лейтенант предложил ему ехать на капоте, потому что в машине не было места, но раненый отказался, заявив, что не смеет их больше задерживать. А тем временем русская пехота подошла еще ближе. «Оставьте меня! – кричал безногий. – Мне все равно не выжить». Офицеры Люфтваффе понимали, что он говорит правду. Любой солдат в «котле», лишенный возможности самостоятельно передвигаться, мог считать себя покойником. Машина тронулась, а раненый так и остался сидеть в снегу, ожидая подхода русских, которые, как он надеялся, его и прикончат. Писатель-коммунист Эрих Вайнер утверждал, что брошенные калеки, двигавшиеся вслед за отступающими частями, попали под артиллерийский обстрел советских войск. Правда это или нет, важно другое, а именно: ни вермахт, ни Красная Армия не желали обременять себя лишними заботами о раненых солдатах, особенно если это были солдаты вражеской армии. Сообщение о том, что раненых, брошенных в госпитале на попечение двух больных санитаров и капеллана, расстреляли, однако, не подтвердилось. Красноармейцы просто предоставили их «самим себе», что в тех условиях означало верную гибель. Тех, кто все-таки выжил, десять дней спустя отправили в лагерь для военнопленных под Бекетовкой.

По мере того как отступавшие немецкие войска стягивались к Сталинграду, признаки грядущего разгрома становились все явственнее. «Куда ни кинешь взор, всюду лежат раздавленные танками солдаты, стонущие раненые, взорванные орудия и всевозможное снаряжение». Вдоль дороги валялись лошадиные туши, мясо с их боков было ободрано. Немецкие солдаты мечтали наткнуться на парашютный контейнер, набитый провиантом, но их мечтанию уже не суждено было сбыться.

Наступление русских остановить было невозможно, но немецкие боевые группы, отступая, оказывали противнику яростное сопротивление. Рано утром 22 января остатки 297-й пехотной дивизии были отброшены от Ворононова к южным пригородам Сталинграда. Батальон майора Бруно Гебеле ожидал новой атаки русских войск. Из артиллерии в распоряжении майора имелось лишь несколько горных гаубиц. Сержанту, который командовал орудиями, было приказано открыть огонь только тогда, когда красноармейцы подойдут на двести метров. Как только показалась советская пехота, Гебеле крикнул: «Приготовиться к бою!» Солдаты немедленно заняли свои огневые позиции.

А над полем уже неслось раскатистое «ура». Первые ряды наступающих приблизились уже на сорок метров, когда немецкие гренадеры открыли огонь из легких пулеметов, винтовок и автоматов. Русские несли огромные потери. «Первая волна наступающих осталась лежать на снегу, вторая тоже, и лишь тогда хлынула третья. Прямо перед нашей позицией лежали трупы русских солдат, служа укрытием вместо мешков с песком», – вспоминал Гебеле.

В половине десятого утра советские части все же прорвались на левом фланге, который защищали румыны. Автоматная очередь сразила заместителя Гебеле наповал, а он сам почувствовал сильный удар в плечо. Был убит штабной писарь Шмидт.

Батальон продержался до семи часов вечера. С трудом повернув голову, Гебеле увидел на водонапорной башне развевающийся красный флаг. Русские обошли их с флангов. Тогда майор собрал своих солдат и повел к центру Сталинграда. Город был разрушен до основания, повсюду слышались стоны, крики о помощи на немецком и русском языках. Позже один из участников этих событий вспоминал: «Стоял жуткий мороз. Нам казалось, что наступил конец света».

В тот же день фюрер отправил в штаб 6-й армии радиограмму, которая и решила судьбу окруженной группировки. В ней говорилось: «О капитуляции не может быть и речи. Войска должны стоять до последнего. Соберите боеспособные части на меньшей территории и защищайте ее до конца. Храбрость и стойкость защитников Сталинграда позволила создать новый фронт и перейти в контрнаступление». Таким образом, 6-я армия внесла свой вклад в германскую военную историю.

22. «Немецкий фельдмаршал никогда не совершит самоубийства при помощи маникюрных ножниц»

Всякий раз, когда над головами немецких солдат пролетали самолеты Люфтваффе, они долго тоскливо смотрели им вслед, пока те, превратившись в точку, совсем не исчезали из вида. Один сержант писал домой: «С тяжелым сердцем гляжу на пролетающие мимо „юнкерсы“. Как хорошо было бы оказаться на борту одного из них».

После того как русские захватили аэродром в Гумраке, на взлетно-посадочной полосе в Сталинградском удалось приземлиться лишь горстке самолетов. Воздушный мост рухнул, отрезав последний путь отступления для тех, кто остался в «котле».

Снабжение 6-й армии стало теперь целиком и полностью осуществляться посредством контейнеров, сбрасываемых на парашютах. Несмотря на многочисленные просьбы командования окруженной группировки использовать красные парашюты, Люфтваффе продолжало сбрасывать грузы на белых. Опознавательные матерчатые полосы имели в своем распоряжении лишь очень немногие подразделения, поэтому посылки, как правило, сбрасывали на авось. А 24 января связь со штабом 8-го авиационного полка 6-й армии вообще оборвалась. К счастью, Хубе предложил разбросать над немецкими позициями листовки, в которых солдатам при звуке самолетного двигателя предписывалось ложиться на снег в форме креста. Это означало: «здесь немецкие солдаты». Ночью немцы запускали в небо сигнальные ракеты, но это мало помогало, потому что русские, дабы сбить с толку противника, запускали такие же ракеты со своей стороны. Сильный ветер также не способствовал точному приземлению посылок, тем более, что линия фронта менялась чуть ли не ежечасно.

Вконец отчаявшиеся немецкие солдаты отваживались даже выползать на нейтральную полосу, только бы достать так необходимый им груз, но советские снайперы легко с ними разделывались, и вскоре подобные попытки были прекращены. В самом Сталинграде немцы устраивали засады на русских солдат в надежде добыть хоть немного хлеба.

Сильнее всего падение Гумрака ударило по раненым. С трудом преодолев путь от Питомника до нового аэродрома, они вынуждены были теперь самостоятельно добираться до сталинградских развалин. Не все смогли совершить этот мучительный переход. Из последних сил раненые ковыляли, ползли на четвереньках и даже по-пластунски в надежде получить в городе медицинскую помощь.

Условия содержания раненых в сталинградских импровизированных госпиталях были еще хуже, чем в Гумраке. Около двадцати тысяч раненых, не говоря уже о больных и обмороженных, с учетом которых цифра возрастала до сорока тысяч человек, ютились в ужасающей тесноте подвалов разрушенных зданий. Шестьсот тяжелораненых находились в помещении театра, где отсутствовали свет и вода. «Грохот артиллерийской канонады и треск пулеметных очередей служил аккомпанементом стонам и мольбам о помощи», – писал врач из 6-й моторизованной пехотной дивизии. Помещение наполнял удушающий запах гари, крови и разлагающейся плоти. Бинтов и лекарств катастрофически не хватало.

Несколько врачей из фронтовых частей получили приказ прибыть в Сталинград для работы в тоннелях у реки Царица. Эта сложная сеть коридоров вмещала примерно три тысячи раненых и больных. Доктору Ахлейтнеру, когда он впервые спустился в эти казематы, сразу пришла на ум фраза: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Груды замерзших трупов, чадящие керосиновые лампы только усиливали сходство с преисподней. Влажный затхлый воздух не хотелось вдыхать. Раненые, получавшие по одному тонкому ломтику хлеба в день, все время просили есть. Санитары размачивали окаменевшие горбушки, превращая их в жидкую кашицу, и этой смесью кормили тяжелораненых. Нехватка перевязочных материалов доставляла пациентам огромные неудобства. Особенно страдали обмороженные. По свидетельству доктора Ахлейтнера, пальцы рук и ног пострадавших зачастую отваливались и оставались в старых бинтах при перевязке. Засилье вшей приняло угрожающие размеры. Санитары, менявшие у раненых повязки, вспоминали, что серая масса паразитов устремлялась к их рукам, как только они брались за дело. Когда кто-то умирал, вши немедленно покидали мертвое тело и устремлялись на поиски живой плоти. Для изоляции тифозных больных делалось все возможное, но при такой скученности эпидемии было не избежать. Как-то один молодой солдат, оглядев эту юдоль печали, сказал: «Они там, в Германии, даже не представляют, что здесь творится».