Ведьма княгини - Симона Вилар

Что он сделал, было неясно. Огромный силуэт – теперь он походил на высокого, закутанного в темный плащ с капюшоном широкоплечего человека, – резко взмахнул полой плаща, повеяло ледяным ветром, колыхнулись деревья. И Малфрида упала. Но тут же подскочила, стояла, разводя руками, словно осматривая сама себя, словно вслушиваясь, что с ней.

– Это не прежняя моя сила, – сказала будто удивленно.

– Ну и что? Это моя. Иначе промеж нас и быть не может. Ну же, ощути, чем владеешь! Испробуй!

Она испробовала. Глаза ее вспыхнули, она засмеялась громко и пронзительно, оскалив длинные клыки. И вдруг подлетела и перевернулась через голову. На землю не опустилась, зависла в воздухе, чуть покачиваясь. Ее волосы разлетелись вокруг, как некое темное пламя, и медленно извивались.

– Видишь, – произнес Кощей из овала-окна, – тут и заклятий особых знать не надобно, это ты сама такая. Я тебя такой сделал! А сына твоего еще и не тому научу. Ведь сказано же, что богатырь будет из редких. А если еще и силу мою дам…

Он резко умолк и вдруг рявкнул так, что эхо прокатилось над лесом:

– Лети! Не нужна ты мне более!

И она полетела. Легко, как будто воздушный поток понес. Ее смех – непривычно визгливый и довольный, сперва звучал громко, потом стал все удаляться и удаляться. И все стихло.

Свенельд мелко дрожал. Было противно, но справиться с этим он не мог. И тем не менее он схватил Малкиню за полу куртки, когда тот стал подниматься.

– Совсем сдурел! – шепнул зло. – Куда прешься? Выдашь нас.

Но Малкиня резко вырвался, скользнул вперед быстрой тенью. Свенельд только и увидел, как из светящегося проема тянется к ребенку длинная когтистая лапа, а та, что прежде была на камне, рассыпалась в прах, будто исполнив свое предназначение. Теперь иная рука хотела забрать дитя, вот уже рядом оказалась… И замерла, когда Малкиня успел схватить младенца, отскочил, прижимая его к себе, и кинулся прочь. Но не смог убежать – деревья вдруг сошли со своих мест, закрыли ему путь. Малкиня медленно повернулся, глядел на того, кто не желал отпустить его.

– Со мной такие шутки не пройдут, – глумливо и почти весело произнес Кощей.

И все же Кощей был как будто удивлен. Спросил глухо и низко, почти пророкотал:

– Ты как сюда попал?

– Через лес пришел, – честно ответил Малкиня и попятился. Он старался не смотреть в проем на Кощея, ибо ужасно боялся. С такой силой силенной ему не приходилось сталкиваться.

Вдруг его, будто помимо воли, потянуло к Кощею. Упираясь, он сделал шаг к нему, другой.

«Что это с ним?» – гадал из своего укрытия за деревьями Свенельд.

В руках ведуна захныкал Добрыня. Свенельд встрепенулся – то ли встать хотел, то ли сильнее приникнуть к земле. Плач этой крохи… Малкиня ли его так сжал, притиснув, или чует дитя нечто страшное? Но все одно, когда такое огромное зло было так близко к такой невинной маленькой жизни – это потрясало.

Свенельд видел, что Малкиню по-прежнему тянет к Кощею, что он медленно, словно борясь, приближается к тому огромному и темному, чья накидка трепетала в мрачно светящемся овале, как будто в том ином мире бушевали невидимые ветра. Оттуда веяло жутью. В странном освещении этой ночи лицо молодого волхва казалось искаженным от страха. Но самое удивительное, что он еще и осмеливался дерзить:

– Не тебе Добрыней владеть, Кощей Бессмертный! Ты знаешь пророчество: он среди людей прославится, а не среди нежити. И ты его не получишь. Как бы ни хотел. Так что… Вали отсюда… К Ящеру тебя! Я не отдам тебе ребенка!

– Отдашшшшь! – почти по-змеиному шипел Кощей. – Что мне до всех пророчеств, когда на все моя воля. Младенца мне отдала сама его мать, она кровью клялась, что он будет моим. И я имею на него и свое кровное право!

– Не имеешь! Нет в тебе вообще крови, Кощей. А я…

Что тут произнес Малкиня, Свенельд не разобрал, только увидел, как некая невидимая опутывавшая Малкиню нить словно бы ослабла, он начал отступать.

Но Кощей лишь смеялся, сухо и нехорошо, как будто дерево сухое трещало, этот звук множился, дробился.

– Это все, чему тебя научили твои наставники-волхвы? Ну а теперь мой черед.

Он подался вперед, почти высунувшись из проема в этот мир, почти нависая над Малкиней. И полились звуки древнего языка, рожденного в эпоху столь отдаленную, когда еще и люди едва стали осознавать себя людьми. Такого изначального языка даже волхвы древлян, столько хранящие пророчеств и знаний, не ведали. Это было такое мощное колдовство, что Малкиня почти перестал понимать, что делает.

«Нет!» – сопротивлялось все в Малкине, но он послушно приближался. И он видел Кощея – его просвечивающие сквозь низко надвинутый капюшон алые глаза, ниже его жуткую костистую челюсть, растянутые в кошмарном подобии улыбки бесплотные губы.

От ужаса Малкиня почти перестал соображать, но каким-то нечеловеческим сверхусилием удержал готовую прорваться под натиском безумного страха плотину в своем сознании. Ибо теперь он угадывал и помыслы Кощея, помыслы вечного зла, которое еще не до конца исчерпало свои желания и которое знает, чего хочет. А хотело оно… От него веяло ненавистью и смертью – если все это многократно увеличить и суметь разобрать. И Малкиня разобрал. Почти теряя сознание, почти чудом удерживая ребенка, он видел, как откуда-то из-под полы развевающейся накидки Кощея опять вытянулась длинная когтистая длань. И она была уже рядом со слабо пищавшим младенцем. Малкиня даже стал различать запах ее вечно гниющей плоти, ее властный приказ…

Неожиданно чей-то плотный и одновременно яркий силуэт заслонил от волхва Кощея, мелькнула алая пола накидки Свенельда, в призрачном холодном свете взметнулось и блеснуло лезвие его меча… И огромная отрубленная лапа Кощея покатилась по земле.

Малкиня смог перевести дыхание. И услышал громкий крик Свенельда:

– Убирайся! Проваливай отсюда!

Кому это приказал посадник, ему или Кощею, Малкиня не понял. Он только ощутил, что исчезли до того удерживавшие и подчинявшие его чары. Он был свободен, и даже малыш в его руках вдруг перестал пищать, а просто завозился, покряхтывая. И Малкиня, ни о чем не думая, кинулся прочь. Благо деревья расступились, путь был свободен, а позади слышалось нечто невообразимое – шум, вой, непередаваемый стон, от которого закладывало уши.

Свенельд согнулся от этого звука, стонал, сцепив зубы. В голову будто вонзили нечто холодное и распирающее. Но все-таки он понял: правы древние предания, рассказывающие о Кощее Бессмертном. Пусть он и не умирает от ран, но каленый булат ему несет непередаваемую боль. Не отрубленная конечность, не рана мучили сейчас Темного, а прикосновение выкованного людьми клинка, познавшего силу огня Сварога, остуженного на ветру Стрибога[111] парящего. В булате жило благословение светлых богов-небожителей и умение людей. Обитатель холодного мрака Кощей не мог этого вынести.

Но вот он перестал вопить. Свенельд слышал тяжелое дыхание, причем сразу со всех сторон. Казалось, теперь Кощей существовал везде – слева, справа, сверху. Но Свенельд уже был в схватке, он не позволил завладеть собой мороку. Да и что может нежить? Она уступает человеку, уступает настоящему витязю!

Наверное, ему было страшно. Но он был воином, это и толкнуло его выскочить из укрытия, когда чудище стало угрожать околдованному Малкине, угрожать ребенку, которого Темный хотел забрать к себе.

– Ну что, чудище поганое? Уступаешь силе человека!

Кощей, сперва опустившийся было, словно удалившийся в своем проеме, теперь, при звуках голоса Свенельда, стал выпрямляться.

– Неужто ты, красень? Ты и ранее был мне обещан. И вот пришел сам. Что, задумал отдаться вместо того, на кого жена тебя выменяла? Ну-ну. Я готов полюбить такого, как ты.

– Не по жениху невеста! – огрызнулся Свенельд. – С кем любиться, я сам выбираю.

Но и противно же ему было! Он сжимал меч обеими руками, внимательно вглядываясь в Кощея, ожидая от него любой пакости. Темный ведь, этому никакие понятия чести не писаны, этот…

Свенельд нервно сглотнул, когда Кощей все же выпрямился. Маячившая вокруг чародея, как накидка, тьма откинулась, будто кто отдернул полог, и варяг увидел ужасное нечто. Даже капюшон не прикрывал лица Кощея, вернее, того, что когда-то было лицом. Свенельда едва не стошнило, когда он узрел лик его. Жуткий лик давно умершего, но по-прежнему живого Бессмертного. С мертвого лица полуистлевшего трупа смотрели нечеловеческие бледно-алые глаза. Он увидел даже его вращавшиеся белые зрачки, которые будто сочились какой-то слизью, увидел обнаженную его голову, обсыпанную застарелой трухой.

И вдруг… Свенельд даже моргнул, когда этот ужасающий лик стал меняться. Казалось, только что сама смерть смотрела на варяга, а вот уже на ее месте появился юный отрок, безусый и красивый, как только может быть красивым человек. А затем в нем проступило что-то хазарское – широкое скулы, тонкий нос с горбинкой, чувственный рот… А вот еще кто-то, светлолицый, с длинными рыжими волосами, гладко ниспадающими на плечи, с ямочками на щеках. А то и девица вдруг объявилась: большеглазая, ресницы трепещут; и тут же бородой иссиня-черной поросла, и уже на варяга смотрел иноземец с орлиным изгибом бровей, смуглый и ладный, с переброшенной через плечо вороной до синевы косицей. Или опять баба – белолицая, растрепанная, русые завитки волос пышным каскадом ниспадали до бровей. А то опять парень – кудрявые темно-русые волосы, тонкий с горбинкой нос, черные очи под мохнатыми ресницами, чем-то даже на Малфриду похожий. Кощей принимал сотни и сотни обличий тех, в кого когда-либо превращался, от этого в глазах Свенельда начало рябить, голова пошла кругом.