Ведьма княгини - Симона Вилар

В какой-то миг, оцепенев и стеная от боли, она даже не видела, что происходит. Поняла только, что Святослав зашевелился, потом вскрикнул. Кричал еще кто-то пронзительно и страшно, все вокруг грохотало, падали стоявшие на полках горшки, все опрокидывалось. И вопли – страха, ужаса, боли, визг женщин, громкий голос Ольги.

В какой-то миг Малфрида почувствовала, что у нее забирают Святослава, прижала его к себе, но потом поняла, что рядом Ольга, и разжала удерживавшие мальчика руки. Ольга тут же подхватила сына и кинулась прочь. Малфрида, стеная от резкой боли и сильнейших, распирающих внутренних толчков, попыталась подняться. И увидела… Страшно мечущийся комок то ли перьев, то ли окровавленных частей одежды, волос… седых, длинных, спутанных с перьями и кровавыми потоками. Это был уже не оборотень-филин, но еще и не человек, что-то большое и страшно изувеченное. Оно еще было живым, все еще боролось, но в него врывалась, раздирала, рвала со страшной силой оберегавшая свою хозяйку Кощеева рука. Она была похожа на когтистого паука, который просто вонзался в тело волхва, проникал в него, убивал.

Потом она вернулась к хозяйке, даже сообразила скрыться, когда в избу стали вбегать разбуженные шумом и криком кмети. Увидев нечто окровавленное и изорванное на земляном полу, они в первый миг не решались подойти. И первой приблизилась Малфрида. Пошатываясь, придерживая мокрый и тяжелый подол рубахи, опираясь рукой на стену, она подошла туда, где через перевернутую, залитую кровью прялку было перекинуто изувеченное тело верховного кудесника древлян. Разорванное, как тупым ножом изрубленное тело было так ужасно, что Малфрида не сразу признала в нем своего врага. Голова почти оторвана, в слипшихся от крови волосах торчат светлые перья. Но лицо осталось почти нетронутым, только забрызганным кровью. Оно было спокойным, как у всех мертвых, хотя Малфрида могла бы поклясться, что еще миг назад его искажал дикий ужас, а теперь застывало прямо на глазах, расширенные черные глаза гасли.

«У меня стало меньше на одного врага», – успела подумать Малфрида, прежде чем прямо бросилась на стену, спасаясь от собственной рвущей боли.

Все остальное она помнила смутно. Кто-то убегал, потом возвращались, суетились мужчины, потом рядом оказался Малкиня, и Малфрида почти повисла на нем, когда он уводил ее из опустевшей, забрызганной кровью с рассыпавшимися повсюду перьями избы.

Кто-то звал Свенельда, но вместо него рядом оказалась Ольга.

– Милая моя, ты ведь сына мне уберегла!.. А говоришь, еще сил у тебя нет. Вон какого оборотня погубила.

Ну не говорить же было Малфриде, что ей помогли его погубить. Поэтому сказала другое:

– Мне бы укрыться где. Ну не на глазах же витязей рожать?

Ольга тут же подхватила ее, куда-то повела, почти потащила вместе с Малкиней.

Потом было все, что и должно быть. Суетились женщины, грели воду, Ольга сидела рядом, держа чародейку за руку, порой ласково что-то хорошее говорила. Малфриде были в радость ее слова, ей было так плохо, что доброе слово сейчас много для нее значило. Она так хотела скорее родить этого ребенка… Только уже подзабыла, как это больно.

Княгиня огладила ее лоб влажной ветошью.

– Ты продержись еще немного. Вижу, скоро уже, у тебя хорошо получается. А потом у тебя будет дитя. А еще я дочку верну тебе, Малушу. Она в безопасности, у меня она. Свенельд велел о ней позаботиться.

Иного бы она не сказала, не хотела сообщать, что Свенельд по сути бросил их с Малфридой дочь на попечение княгини.

Малфрида каким-то краем сознания поняла, что так Ольга хочет ее отблагодарить. Даже слушала, что Ольга говорила, как хорошо живется у нее Малуше, что девочку растят в холе и тепле. Боги, о том ли сейчас Малфриде было думать!

Что еще происходило, она понимала с трудом. Поняла, что в лагере оживление, что уже и день настал, что Ольгу зовут. Она не хотела отпускать ее руку, ей казалось, что силы Ольги ей помогают. И очень обрадовалась, когда княгиня опять вернулась.

И наконец ей стало легче. Вот и все…

– Сын родился! – услышала она голос Ольги. – Малфрида, у тебя крепкий и здоровый сын!

Княгиня держала его перед древлянкой, уже завернутого в пелены. Вернее, как поняла Малфрида, в рубаху Свенельда – у кого же еще может быть такая щегольская яркая рубаха? Так по покону положено, укутывать новорожденных мальчиков в рубашку родителя. Однако ее сын не был зачат от Свенельда. Неужели он дал рубаху? Или Ольга подсуетилась выполнить обычай и сама взяла?

Но сейчас Малфрида особенно не думала об этом. Сейчас она просто смотрела на сморщенное красное личико своего сына и испытывала радость оттого, что видит его. Ее заполонила нежность, сама не заметила, как протянула к нему руки.

Но едва Ольга подала его, как вдруг Малфрида отшатнулась, даже закрыла лицо руками, закричала:

– Нет, нет, уберите его! Унесите!..

Она повернула голову к стене, заставляя себя смотреть только на видневшийся среди плотно пригнанных бревен мох. Это был не ее ребенок. Он был уже обещан другому, его надо было отдать. Особенно после того, как тот, кому она обещала сына, спас ее, выполнив условия их сделки, оберегал ее. Теперь же черед ведьмы выполнить обещанное. И как можно скорее, пока не иссякла ее решимость.

И все же из ее глаз полились слезы, глупые, медленные, непрошеные. Ведь всегда знала, что так будет, чего же теперь сожалеть. Откуда эта нежность к ранее так ненавидимому ребенку?

– Я справлюсь, – самой себе приказала она.

Где-то в стороне звучали приглушенные женские голоса, плескала вода, которой они обмывали новорожденного. Он чихал, негромко и слабенько, но как заголосил, слабости уже не чувствовалось.

– Богатырь будет! – уверенно сказала одна из женщин. И добавила через время: – Надо только ему кормилицу поскорее подыскать. Мать-то такая, что вряд ли его приложит к груди. Ведьма, одним словом!

Малфрида хотела только одного – чтобы ее поскорее оставили в покое. Она очень устала, а ей нужны были силы. Хвала богам, что ее усталости хватило, чтобы уснуть и ни о чем не думать.

Глава 16

– Торбьерн, вы далее идите, а я тут посижу.

Свенельд произнес это устало, но твердо. И ярл его понял – лучше оставить посадника в покое. Видел, как Свенельд шагнул с тропы к разлапистой широкой ели, подлез под ветви, будто хотел схорониться.

Торбьерн только кивнул остальным, мол, не трогайте, пойдем дальше без посадника. Но никто и не возражал. После попытки взять с ходу Искоростень люди были так измучены, многие изранены, некоторые еще и тащили на скрещенных копьях тела погибших. Все уже убедились, что мертвые больше не встают по ночам, но предать их погребальному костру было необходимо. Это дань последнего уважения павшим, их путь в Ирий.

Свенельд устало опустился на сухую хвою под нависавшими шатром лапами ели, оперся спиной о ствол. Хорошо-то как, вот так расслабиться! Он положил на колени свой меч в потертых ножнах из лилового бархата с серебряным наконечником. Подумав, вынул его, оставив обнаженным. А то мало ли что в этом лесу может произойти, надо быть готовым ко всему. Древлянский лес по-прежнему полон потаенных духов, они враждебны, да вот только булата каленого побаиваются, не пристанут. Сами древляне после сегодняшнего нападения на град вряд ли осмелятся нос высунуть из-за укреплений. Вот он и позволил себе небольшой передых. Он очень устал, как после попытки захватить Искоростень, так и вообще: от недосыпания и страхов, от обязанности постоянно быть среди людей, беспокоиться о себе и о них, заниматься насущными вопросами как нападения, так и обороны, решать, чем кормить воинов, как обустроить, кого ставить в дозор, кого отправлять доглядником. Но ничего, воевод в стане русичей сейчас хватает. Они вечно ворчат, что Свенельд всем управляет, что власти много взял, вот пусть и покомандуют сегодня без него.

Под елью было сухо и почти уютно, привычно моросивший с серого неба дождь не проникал сюда. Одурманивающее пахло сырой хвоей, смолистой древесиной, прелой листвой. Свенельд вдруг заметил, что лес-то красив. Деревья – дуб, граб, березы, ольха – все в багрянце и золоте, в сочной осенней меди, то тут, то там пронизанной темными росчерками стройных елей. Даже морось этого вечного древлянского дождя не погасила яркие кроны кленов и буков, листья с них уже опадали, но не так быстро, как если бы тут вились ветры. Но ветров не было, застывший мир, подвластный лишь малой толике богов, замер, природа сама жила и сохранилась, несмотря на все, что творили среди ее красы люди. Ранее Свенельд в эту пору как раз собирался в полюдье, ведь уже желтень отступал, приближалось время листопада[108], когда опадает лист с деревьев, когда все начинали готовиться к зиме.