Святой дьявол - Распутин и женщины - Рене Фюлёп-Миллер

Конечно, Распутин был не первым в России, оказавшим духовное влияние на государя; так же не он первый позволял подкупать себя, устраивал оргии и занимался назначением и устранением министров, руководствуясь больше личным впечатлением, чем деловыми качествами. Григорий Ефимович в своих ошибках был похож на большинство людей, и до и после него имевших влияние на судьбу Российской империи. Тем не менее князю Феликсу было нетрудно убедить себя в том, что Распутин один виноват во всех несчастиях и что убийство этого человека не только возбуждающе подействует на его расслабленные нервы, но и будет национальным подвигом, освобождением царя и Российской империи от роковых "темных сил".

Юсупов и сам уверовал в оправдание, которое вывел из светских сплетен, он так искренне верил, как только убийца из-за угла может верить в благородство своего преступления "по высоким мотивам". Тем самым были преодолены последние сомнения, и теперь он мог заняться необходимыми приготовлениями для осуществления задуманного.

* * *

Военные действия уже давно развивались неблагоприятно для России, поражения следовали одно за другим, настроение народа заметно упало, и правые радикалы были в полном отчаянии. Любой ценой нужно было найти виновника, на которого можно было бы свалить ответственность за крушение великих планов. Особой заслугой помещика и депутата Думы Пуришкевича было то, что ему удалось своевременно найти козла отпущения. После того как его надежды на кресло министра потерпели неудачу, он при всякой удобной возможности винил в тяжелом положении, военных провалах и угрозе развала всего управленческого аппарата одного лишь Распутина. Пуришкевич был талантливым оратором, его яростные нападки на старца произвели в Думе и в кругах общественности значительное впечатление.

Когда князь Юсупов в конце 1916 года прочитал одну из особенно сильных речей Пуришкевича, он тут же понял, что этот депутат Думы именно тот человек, вместе с которым он может осуществить свой благородный план по освобождению России от "темных сил".

Пуришкевич работал в российском Красном Кресте и имел в собственном распоряжении санитарный поезд, обычно находившийся на вокзале в Петербурге. В одном из вагонов Пуришкевич устроил свою канцелярию. Именно там отыскал его князь Юсупов и изложил ему свой план убийства Распутина. Пуришкевич тут же выразил свое восхищение и предложил князю свою деятельную помощь.

Уже в тот же вечер состоялось повторное обсуждение. Князь Феликс хотел привлечь к такому великому патриотическому делу и своего друга, великого князя Дмитрия Павловича, представляя себе, какое приятное возбуждение доставит осуществление такого убийства великому князю, который так же, как и он, был без ума от "Дориана Грея" Оскара Уайльда и других подобных произведений. Итак, он предложил депутату сделать Дмитрия Павловича участником заговора, и оба вскоре сошлись на том, что действительно это очень желательно. А именно, члены императорского дома по закону подчинялись не соответствующим органам власти, а только самому царю. Эта неприкосновенность распространялась также и на остальных участников подсудного дела, в котором было замешано царственное лицо. Включив в заговор великого князя, Юсупов и Пуришкевич впредь оберегали себя от какого-либо серьезного преследования со стороны полиции и суда.

Но депутат Думы, будучи убежденным монархистом, был в восторге от одного уже предположения участия члена императорской фамилии в насильственной ликвидации "вредителя" Распутина; тем самым, большая часть ожидаемой патриотической славы приходилась на долю царской семьи.

После принятия окончательного решения о привлечении великого князя, Пуришкевич предложил в качестве еще одного участника своего ассистента в санитарном поезде, польского врача Лазоверта, и, в частности, поручить ему приготовление необходимого яда; кроме того, в заговоре должны были участвовать кавалерийский офицер Сухотин и камердинер Юсупова Нефедов.

Привлечение элегантного великого князя Дмитрия оказалось легко и просто: после того как было отменено крепостное право и в России установились западные гуманные законы, у русского великого князя действительно почти не осталось возможности немного пощекотать себе нервы. Охота не могла больше доставить длительного наслаждения; поэтому было неудивительно, что Дмитрий с радостью ухватился за возможность как-нибудь "упокоить" человека. Поскольку весь план был продуман Феликсом Феликсовичем, а великий князь всегда слепо следовал тому, что его друг находил нужным, он тут же изъявил готовность принять участие в этом деле; и, наконец, ведь это был патриотический поступок.

* * *

План убийства Распутина Юсупов прежде построил на доверчивости Муни Головиной и ее матери. Феликс Феликсович прекрасно знал, как сильно расстраивались Головины, когда он нелюбезно обращался с почитаемым ими отцом Григорием; ведь старец с самого начала отнесся к своему "маленькому другу" с искренней и сердечной симпатией. В течение последних лет Муня довольно часто пыталась сблизить Юсупова и Распутина, и Григорий неоднократно просил ее пригласить князя.

Феликс снова вспомнил о явной любви, которую питал к нему старец, и о привязанности Муни - все это должно было помочь ему заманить свою жертву в ловушку. Конечно, в определенные моменты Юсупов не мог подавить в себе неприятное чувство, что совсем неблагородно в такой степени злоупотреблять доверием этой милой девушки и с ее помощью коварно напасть на ничего не подозревающего человека, и злодейски убить его. Но подобные сомнения каждый раз отступали перед убежденностью, что это убийство совершается по "высоким" и "патриотическим" мотивам и что возвышенная цель оправдывает любые низменные средства.

Нервы этого благородного юноши, страстно упивавшегося "декадентской литературой", уже сейчас тонко щекотало сладострастное предчувствие наслаждения этим коварным замыслом. Простое, грубое нападение было не по вкусу этому изнеженному молодому человеку. Преступление, отвечающее его требованиям, должно было быть задумано с особым коварством и хитростью. Необходимо было также при проведении убийства проявить утонченный вкус, и этим выгодно выделиться из множества менее культурных, неэстетичных убийц.

Следуя замыслу, князь Юсупов приложил усилия, чтобы с помощью доверчивой Муни Головиной сблизиться с Распутиным. Остальные участники заговора должны были тем временем подготовить техническую сторону: позаботиться о яде и подыскать тяжелые цепи, которыми после осуществления убийства нужно будет обмотать тело Распутина, прежде чем опустить в воды Невы.

Раньше Феликс сильно сократил свои посещения семьи Головиных, теперь же он использовал первую возможность, чтобы снова появиться у них и незаметно присмотреться к старцу. Он позволил себе сделать некоторые замечания, из которых следовало, что он совсем не прочь снова встретиться с Распутиным, что все, что рассказали ему Муня и ее мать, создало у него впечатление о Григории Ефимовиче, как о достойном почитания, почти святом человеке.

Уже через несколько дней после того, как Юсупов, Пуришкевич и великий князь Дмитрий приняли окончательное решение об убийстве, Муня позвонила князю и попросила прийти к ним на следующий день к чаю, на котором будет Распутин. На мгновение Феликс даже испугался легкости, с которой, казалось, осуществлялся его план, доверчивости Муни, в салоне которой старец будет предоставлен своему убийце. Конечно, князь, поддерживаемый своими крайне "патриотическими" мотивами, почти сразу преодолел этот легкий приступ слабости и ответил, что охотно придет.

Когда на следующий день он вошел в салон Головиных, то нашел мать и дочь в радостном возбуждении, так как предстоящая встреча князя с Распутиным была для обеих женщин поистине торжественным событием. Вскоре появился и старец. Когда он заметил Феликса, лицо его расплылось в улыбке, он поспешил к князю и обнял его. Накануне собственного убийства, обычно такой недоверчивый Григорий Ефимович делал то, что в другом случае никогда бы не позволил себе: он просто увивался вокруг Феликса, осыпал неловкими доказательствами любви и пытался привлечь к себе совершенно особенной сердечностью и добротой. Он не чувствовал, что "маленький друг" хладнокровно лицемерит, и искренне радовался внешним проявлениям симпатии со стороны князя.

И если Феликс теперь вел себя так, будто он был приятно тронут приветливостью Распутина, то на деле он ощущал к этому мужику то же самое отвращение, что и прежде. И то, как Григорий Ефимович говорил с обеими женщинами, и то, как ласкал их, вызывало глухую ярость, а этот отвратительный отеческий тон, которым Распутин осмеливался обращаться к самому князю, эти полные участия вопросы типа: "Когда Феликс собирается отправиться на фронт?", эти высокомерные высказывания о дворе, об уважаемых дворянах, духовных лицах, министрах и депутатах парламента!