Маршал Жуков: Опала - Владимир Карпов

А потом я считал, что чем больше мы вытянем из глубины у противника от Берлина резервов, уничтожим их в открытом поле, тем легче удастся взять Берлин. И последите за обстановкой, как немцы вытягивали, вплоть до снятия (сил) в секторах обороны. И зенитные средства бросали, и танки. Все, что было подготовлено для обороны непосредственно Берлина, они выдвинули, и мы их измолотили. Мы на два–три дня задержались, зато взяли Берлин в весьма короткий срок. Видано ли в истории, чтобы в такой короткий срок такую столицу взять, как Берлин, с подземными коммуникациями, крупными сооружениями!

Правы до некоторой степени те, кто пишет, что недостаточно было сил для борьбы за Берлин у немцев. Они их неумело использовали. Они их выбрасывали нам навстречу. А когда пришлось драться на улицах Берлина, то у них не все направления были прочно заняты. (Реплика: «Они повторили наш 1941 год, когда наши войска бросались в бой и гибли по частям»). Вот–вот.

— Историки, видимо, будут вас критиковать за Берлин. За то, что вы танковую армию пустили, как говорят, для лобовой атаки на Берлин, а общевойсковые армии совершали обходный маневр.

— А 2–я танковая армия? Вы невнимательно, дорогой товарищ, просмотрели, как развивалась операция. Вот вы посмотрите: 47–я армия шла вокруг Берлина. Вместе с ней шли 2–я танковая армия, а затем 1–я Польская армия, она выходила сразу на Эльбу. А с юга Конев отрезал Берлин 4–й танковой армией, на Эльбу он направил 5–ю Ждановскую армию и другие. Так что на Эльбу–то мы вышли раньше, чем взяли Берлин. Я когда звонил Сталину, он говорил: «Как бы американцы и англичане не ворвались раньше нас в Берлин». Я отвечал ему, что мы как раз в первую очередь ставим задачу — отсечь союзников от Берлина, а затем взять Берлин.

Огорчения и радости

Сложность творческой работы как бы она не была тяжела, а порой мучительна, вместе с тем, приносит и радостное ощущение созидания, когда постепенно прибавляются страницы в рукописи. Не говоря уж о завершении работы над книгой. Не зря писатели называют свой труд «сладкой каторгой».

После завершения приятных творческих мучений и отправки рукописи в издательство в марте 1966 года, в точном соответствии с договором, для Жукова наступил, как и для всех пишущих, период тревожных ожиданий. Что скажут? Как оценят строгие редакторы и всезнающие рецензенты? Для Жукова к этому еще прибавилась и горькая участь опального — пристальное внимание постоянно настороженных «верхов». Первые замечания «сверху» были на 50 страницах! Первым противником издания мемуаров маршала был главный идеолог, член Политбюро Суслов М. А.

«Инстанция» требовала убрать главу о репрессиях по отношению к командному составу Красной Армии и положительные характеристики Тухачевскому, Уборевичу, Егорову, Блюхеру и другим сослуживцам Жукова. Изменить отношение к политике партии перед войной и неудачам в первый год войны.

Миркина вспоминает:

«Стараясь щадить Георгия Константиновича, мы часто скрывали от него многие удары, которые обрушивались на будущую книгу. Георгий Константинович, конечно, понимал, что на нас «нажимают сверху», но, естественно, обрушивал гнев и раздражение на издательство, которое, как он полагал, работу над подготовкой книги вело недостаточно интенсивно».

Как рассказывал мне начальник Института военной истории генерал–лейтенант Жилин, в Главпуре была создана специальная комиссия, возглавлял ее зам. нач. Главпура генерал Калашник (Жилин был членом), третьим был полковник — профессор Деборин, преподаватель военно–политической академии. Эта комиссия тщательно изучила рукопись Жукова и сделала не только замечания о желательной правке, но и «помогла» маршалу, предлагая вставки. Читатели без труда обнаружат эти инородные вкрапления в текст книги, они касаются политической работы и пестрят цифровыми данными о работе промышленности и помощи тыла фронту.

В первой части моей книги о Жукове я писал о том, что добыл машинописный экземпляр рукописи маршала и приводил примеры, как он резко отвечал на замечания консультантов. Не буду повторяться, но для оживления рассказа все же приведу два свежих эпизода.

На пожелание заменить название города Сталинграда (началось развенчание Сталина, город переименовали в Волгоград) Жуков возражал:

— Не знаю такого города, я воевал под Сталинградом.

Прочитав письменные советы одного из экспертов, спросил:

— Он кто был во время войны? Капитан? Портфель за мной носил. А теперь берется рассуждать о плане операции…

— Но теперь он генерал, ученый, специалист по военной истории, — подсказывала редактор Миркина.

— Знаю я этих специалистов!

Но, обдумав спокойно, все же принимал то, что подтверждалось документами.

Генерал Павленко пишет:

«Хрущеву было известно, что генерал Ф. И. Голиков был настроен весьма недоброжелательно к Г. К. Жукову. Именно он был назначен начальником Главного политического управления Советской Армии и Военно–Морского Флота СССР. Ему же было поручено наблюдение за опалой полководца. В начале 60 годов на посту начальника Главпура оказался А. А. Епишев. Ему со своим аппаратом и довелось в течение многих лет быть на страже соблюдения опалы.

С уходом с политической арены Н. С. Хрущева многие решения, принятые в тот период, явно потускнели… многие ожидали, что опала с него (Жукова) будет снята. Но эти надежды не оправдались. Серьезным препятствием была ревность к огромной популярности полководца».

Дорого стоили Жукову переживания, связанные с нападками на его рукопись, да и вся нервотрепка в годы опалы. В конце 1967 года, во время отдыха в санатории Архангельское, его настиг инсульт. Маршала привезли в правительственную поликлинику на улице Грановского, напротив дома, в котором он жил много лет. Жуков был в тяжелейшем состоянии.

Я беседовал с академиком Чазовым, который в то время был начальником 4 Главного Управления Минздрава. В восьмидесятые годы, будучи депутатами и членами ЦК КПСС, мы с Чазовым были довольно близко знакомы. Он рассказал о тех трагических часах в жизни Жукова следующее:

«Было предприняты все возможные меры и даже сверх того. Но консилиум крупнейших профессоров специалистов пришел к выводу, что при таком состоянии больного трудно что–либо сделать. У Жукова был тромбоз мозговых сосудов. Тогда только появились первые тромболитические препараты. Только они могли спасти жизнь Георгия Константиновича. Достать эти препараты для нас не было проблемой — они у нас были. Но применить их очень рискованно потому, что трудно отличить тромбоз от кровоизлияния в мозг. Если в первом случае эти препараты спасают жизнь, то во втором наоборот. Ситуация была критическая. Когда я спросил Галину Александровну, которая тоже была врачом, что будем решать? Она сказала: «Давайте рисковать». В результате применения тромбололитических препаратов мы добились положительного эффекта».

Кроме академика Чазова я познакомился с доктором Алексеевым — лечащим врачом Жукова, он рассказал мне более подробно о течении болезни и лечении маршала. Но это очень грустная тема и я не буду описывать все детали нелегких месяцев лечения. Жукова вывели из критического состояния, но у него остались парализованными правые рука и нога, он не мог не только ходить, но даже сидеть без опоры.

А вот о том, что происходило в дальнейшем, я расскажу. Это еще раз подтверждает могучесть характера и организма Георгия Константиновича.

Его перевезли в санаторий «Барвиха», как писалось в направлении на «реабилитацию». Шутка жизни — мало ему было реабилитироваться в политическом отношении, теперь вот предстояла еще реабилитация физическая.

Мне и в этом случае повезло, я не раз отдыхал в Барвихе и среди лечащего персонала проявляла немало внимания и заботы ко мне (как бывшая фронтовичка к своему брату фронтовику) методист лечебной физкультуры Валентина Андреевна Собко. Замечательная, жизнерадостная, бывалая женщина, всегда веселая и бодрая, она не только своим мастерством физиотерапевта, но характером, умением вселить веру в выздоровление подняла на ноги очень многих. В ее добрых руках побывали маршалы Конев, Чуйков, Буденный, академик Курчатов, генеральный конструктор Королев, председатель Совета Министров Косыгин, Альенде и другие руководящие товарищи, наши и зарубежные. Она же выхаживала и Георгия Константиновича. О нем я, конечно же, попросил ее рассказать как можно подробнее.

— Был он очень плох. После инсульта не мог встать на ноги. Сидел только, когда кормили и поддерживали. Настроение у него было подавленное. Да и понятно, много месяцев в постели, перспектив на поправку он не видел. Первое знакомство. Я вошла в его люкс, представилась: «Здравствуйте, Георгий Константинович. Я методист лечебной физкультуры. Буду вам помогать». Он взглянул на меня искоса и сказал: «Мне это не поможет. Я уже ни во что не верю. Идите».