Маршал Жуков: Опала - Владимир Карпов

Затем под видом подвижных сборов Северо–Кавказский военный округ поднят, сформирована 19–я армия во главе с Коневым, которая была переброшена в Белую Церковь, поскольку в стратегическом плане главное направление было юго–западное. Туда же начала перебрасываться 16–я армия Забайкальского военного округа во главе с Лукиным. Затем армия Ершакова с Урала, 22–я армия, в район Великие Луки перебрасывалась, затем 28–я армия, затем 21–я армия. Помню, что 63–м корпусом в этой армии командовал Петровский, сын Петровского, а кто армией командовал, я забыл.

Много мероприятий было проведено и в авиации, и другого организационного порядка. В марте началось формирование 15 дополнительных механизированных корпусов и масса других мероприятий. Все эти меры явились, конечно, следствием уже нараставшей тревоги. У каждого здравомыслящего человека, естественно, возникает вопрос (сейчас, конечно, все кажется яснее, а тогда–то мы по–другому смотрели), как же все–таки в этой обстановке мы не предпринимали хотя бы частичного развертывания?

И тут надо, конечно, иметь в виду категорическое требование и категорическую установку Сталина. Он твердо сказал, что если мы не будем провоцировать немцев на войну — войны не будет, мы ее избежим. У нас есть средства избежать ее. Какие средства, он не говорил: дипломатического порядка, или политического порядка, или это какая другая вообще государственная комбинация. Нам, конечно, труднее было догадываться. Но Сталин такую установку дал, поэтому все, что вы делаете, это должно делаться в величайшей тайне — вы отвечаете за каждый свой шаг.

И когда вопрос был поднят относительно того, чтобы вывести хотя бы эшелон прикрытия, который согласно плану должен развернуться на границе, Сталин сказал: «Подождите». Он узнал, что Киевский округ начал развертывание по звонку Тимошенко. Тимошенко кое–что начал двигать, несмотря на строжайшие указания. Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал: вот, мол, военные не выполняют, провоцируют, я имею донесение: занимают боевые порядки.

Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует нахлобучку. Этот удар спустился до меня. Что вы смотрите? Немедленно вызвать к телефону Кирпоноса, немедленно отвести, наказать виновных и прочее. Я, конечно, по этой части не отставал. Ну и пошло. А уже другие командующие не рискнули. Давайте приказ, тогда… А кто приказ даст? Кто захочет класть свою голову? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: «Развернуть». Сталину докладывают. На каком основании? На основании опасности. Ну–ка, Берия, возьмите его к себе в подвал. Ну что ж, какой бы мог быть еще разговор, правда?

Я, конечно, не снимаю с себя ответственности. Может, я неумело, неубедительно разговаривал со Сталиным. Может быть, недостаточно авторитетен для него был. Но Сталин никогда не испытывал таких несчастий, какие потом постигли страну. Он потом–то был довольно бдительным к каждому сообщению, к каждым разведывательным данным. А поскольку он еще не пережил этого несчастья, то, конечно, была несколько притуплена его бдительность. А главное, конечно, что довлело над ним, над всеми его мероприятиями, которые отзывались и на нас, — это, конечно страх перед Германией.

Он боялся германских вооруженных сил, которые маршировали легко по Западной Европе и громили, и перед ними все становились на колени. Он боялся. Боялся почему? Потому, что он привел страну к такому угрожающему моменту, не готовил к войне. Он понял, что вся предвоенная политика оказалась фальшивой. Опоздали. Гитлер начал подготовку страны с 1935–1936 годов. Он всю экономику, всю политику подчинил подготовке к войне. А мы свою территориальную систему только в 1939 году начали переводить на кадровую. Так, если не ошибаюсь. Конечно, мы вступили в войну, как вам известно, не с кадровой в целом армией, а с армией территориальной, что и сказалось на боеспособности войск. А что значит территориальная система? Это значит, они не знали, как бороться с авиацией, не знали танков, поэтому танкобоязнь, помните, как охватила нашу армию.

Ну, вот так, собственно говоря, в таких условиях и развернулось это мрачное событие.

— А как это получилось, что немцы на нашей территории искали трупы солдат, захороненных в мировую войну 1914–1918 годов? Как вы допустили?

— Это один и тот же вопрос. Мы приехали как–то к Сталину и решили, что он действительно, наконец, понял, что надо давать директиву на развертывание.

Молотов сидел. Берия сидел. Маленков. Сталин ходил с трубкой. Он говорит: «Немцы обратились к нам с просьбой. Вот они разыскивают трупы погибших в первую мировую войну. Вот на этом рубеже были бои, — указал он на карту, — здесь хотят поискать». Я смотрю направления: Брест, Гродно, Броды. «О боже! Это же самая неприкрытая разведка!» «А вы сделайте так, чтобы они ничего не узнали. Не стоит ссориться из–за такой мелочи, шум поднимать».

Гражданские немцы! Это переодетый офицерский состав! Что это не ясно, что ли? Совершенно ясно!

«Берия и пограничники имеют указание. Далеко они не проникнут». В конечном счете начали работать. (Реплика: «Эти немцы все же ходили по тылам?») Трупов только не нашли, а видели, конечно, то, что нужно. (Реплика: «А много групп немцев ходило по нашим тылам?») Групп 10–12. И самое характерное, что на этих же направлениях потом проникала авиационная разведка. Группы искали, допустим, на глубине 10 километров, а авиаразведка на этих направлениях доходила до 50.

— Как воспринималось тогда в Генеральном штабе, вами сообщение ТАСС от 14 июня?

— Конечно, это было странное заявление. Я помню, у нас велся какой–то разговор с Тимошенко у него в кабинете. Потом я говорю Тимошенко: «Позвонить надо, что в конце концов мы же все–таки отвечаем за то, что делается. А потом может получиться, что нас с тобой в подвал посадят за бездеятельность».

Он позвонил. Грубый разговор был, Тимошенко тоже что–то разозлился. Потом он положил трубку. Я спрашиваю: «Ну, что?» «Газеты нам велел читать завтра». — «А что такое?» — «Готовится какое–то сообщение ТАСС». И действительно, прочитали на следующий день, 14 июня, сообщение ТАСС. Оно было для нас совершенно неожиданным. Я был на сессии Верховного Совета (кажется, в августе 1940 года), и Молотов выступал точно с таким же заявлением, конечно, по духу, а не по букве, которое было изложено в заявлении ТАСС. Я, сопоставляя вот эти два выступления, Молотова и ТАСС, конечно, увидел, что это политика не сегодняшнего дня, она вытекает из желания задобрить Гитлера и избежать как–то осложнения во взаимоотношениях.

И, конечно, этим заявлением ставились некоторые вопросы и перед немецким правительством. Как же оно отреагирует на это заявление? Но оно как отреагировало? Молчок. И уже было поздно. Через несколько дней они дали ответ в виде мощных ударов. Вот как обстояло дело с этим заявлением.

— Пишут о том, что вы учились в военной академии в Германии?

— Я уже однажды на этот вопрос отвечал, что учился в «академии Щорса». Есть книжка, выпущенная во Франции сразу после войны. Она посвящена моей биографии. Но там они, конечно, все от начала до конца переврали. В том числе и насчет академии, что я учился в Германии. Я уже говорил, что в Германию попал только в 1945 году в первый раз. Учил ли я или учился при взятии Берлина? Думаю, что больше учил немцев. Об академии я говорил много раз с Уборевичем. Там Тухачевский учился, Якир, Уборевич. Так что меня, видимо, спутали с Якиром. А может быть, потому, что я все–таки насолил немцам и в чем–то вроде отличился. Значит, они хотят отдать дань оперативно–стратегическому искусству немцев, что я первым перенял у них опыт.

— Почему вы изменили свое решение об использовании армии Катукова? Вы в Ставке сами предлагали обе танковые армии (Богданова и Катукова) пустить в обход Берлина.

— В своих действиях я никогда не придерживался того, что говорил раньше. Я следил за обстановкой. И если она изменяется не так, как я предполагал, то я немедленно вносил коррективы. Если бы танковая армия Катукова не была брошена против центральной немецкой группы, то 8–я армия застряла бы на Зееловских высотах. Медлить нельзя было. Я заранее имел в виду, что при осложнении обстановки на центральном направлении я ее брошу сюда.

Я находился у Чуйкова на наблюдательном пункте. Вижу, промахнулись на этом направлении. Мы недооценили Зееловские высоты, недоразведали. И дальнего огня нашего не хватило для подавления на этом направлении. Хоть авиация и бомбила усиленно, не сумела подавить противника. Армия Чуйкова, безусловно, была бы остановлена. Значит, медлить, давать немцам время на то, чтобы они здесь организовали сопротивление, конечно, было нельзя. Рассчитывать на то, чтобы маневром вместе двумя армиями выйти, закрутить путем обхода? Это было проблематично. Я не был уверен, что на этом направлении быстро последует успех.

А потом я считал, что чем больше мы вытянем из глубины у противника от Берлина резервов, уничтожим их в открытом поле, тем легче удастся взять Берлин. И последите за обстановкой, как немцы вытягивали, вплоть до снятия (сил) в секторах обороны. И зенитные средства бросали, и танки. Все, что было подготовлено для обороны непосредственно Берлина, они выдвинули, и мы их измолотили. Мы на два–три дня задержались, зато взяли Берлин в весьма короткий срок. Видано ли в истории, чтобы в такой короткий срок такую столицу взять, как Берлин, с подземными коммуникациями, крупными сооружениями!