В волчьей пасти - Бруно Апиц

Кроткого Кропинского нельзя было узнать. Он сощурил глаза, выпятил нижнюю челюсть, а руки его медленно сжимались и разжимались.

— Я нагнуться и дернуть его за ноги.

— Нет! — быстро заговорил Гефель. — Иначе! Когда он войдет, я изо всей силы ударю его в живот. У него перехватит дух, а ты сдавишь ему горло.

Лихорадочным взглядом смотрели они друг на друга, по выражению лица товарища проверяя свою волю и силу, потом плотно прижались к стене и стали ждать, ждать… ждать…

Рассвело. Ночь была необычайно тревожная, наполненная отзвуками войны. Пал Эрфурт, и тем самым открылась прямая дорога на Веймар. Американцы готовились к решающему удару по этому городу.

Несмолкающий грохот усиливался с часу на час. Вся местность вокруг лагеря стала театром военных действий.

Но никто из двадцати одной тысячи еще остававшихся в лагере заключенных не знал, что в эту беспокойную ночь кровавая смерть носилась по карцеру, не знал, что свирепый Клуттиг удрал первым, а другие эсэсовские офицеры лихорадочно укладывают вещи и держат наготове свои машины. Сегодня у фашистов была последняя возможность бежать, иначе они рисковали попасть в плен к американцам.

Но они были еще на месте. Еще стояли на вышках удвоенные посты часовых. По мере того как светлело, их черные фигуры выступали все более отчетливо, грозные в своей неподвижности, с поднятыми воротниками шинелей для защиты от сырости и стужи.

Стоит дать приказ, взяться за пулеметы, фаустпатроны и огнеметы, и десяти минут сосредоточенного огня будет достаточно, чтобы истребить всякую жизнь в лагере.

Путем вооруженного восстания своевременно предупредить катастрофу — таково было последнее, принятое на рассвете, постановление ИЛКа. С этой минуты имели силу только приказы Бохова как уполномоченного по военным делам.

По его распоряжению группы не покидали бараков, готовые к действию в любую минуту, а у хранилищ оружия вновь были созданы посты лагерной охраны. Стараясь не привлекать внимания часовых на вышках, дозорные лагерной охраны держали под постоянным наблюдением долину на северном склоне лагеря. Их снабдили даже полевыми биноклями.

Вдали непрерывно грохотал и перекатывался гром. Иногда разрывы были так близки, что, казалось, снаряды взрываются лишь в нескольких стах метрах от лагеря. Охваченные беспокойством, заключенные рано вышли из бараков. Они стояли на дорогах, недоверчиво поглядывая на вышки и ворота. Вдруг все пришло в движение. В небе промчалась эскадрилья американских истребителей. Заключенные ликовали.

— Они идут! Они идут!

Однако самолеты исчезли вдали. Бохов тоже выбежал с несколькими товарищами и смотрел вслед уносящимся самолетам. Рядом с ним, сжав губы и засунув руки в карманы, стоял Прибула.

— Почему ты все ждать последней минуты? — мрачно спросил он.

Бохов не ответил. Каждый нерв у него был натянут. Разрывы все учащались. Вблизи и вдали строчили пулеметы.

В девять часов Цвейлинг явился в лагерь. Мюллер и Брендель из лагерной охраны держались вблизи вещевой камеры, так как им было поручено при раздаче оружия извлечь спрятанные Пиппигом пистолеты. Они наблюдали за Цвейлингом. Что этому гусю понадобилось в камере?

В половине десятого один из наблюдателей лагерной охраны, задыхаясь, прибежал к Бохову с сообщением, что с северного склона им видны на отдаленном холме танки. Какие танки? Фашистские? Американские? Бегут эти танки или наступают? Это невозможно было установить. Значит, опять надо было ждать.

Цвейлинг тщетно ждал возвращения Клуттига. Когда настало утро, у обманутого мужа больше не было сомнения, что жена его удрала с гауптштурмфюрером. В поселке уже поднялась кутерьма. У доверху нагруженных машин толкались с бранью и криком шарфюреры, их жены и дети. Цвейлинг стоял в комнате. Теперь ему пора было подумать о собственной безопасности. Растерянно озирался он и излил свое горе в кратких словах:

— Подлая сволочь!

Яростно взмахнул он рукой. Ну, ничего, он и без них не пропадет. Он вдруг решил еще раз отправиться в вещевую камеру. Придя в канцелярию, он принялся ворошить личные бумаги заключенных. Более получаса он дрожащими пальцами рылся в груде документов, высыпанных на стол.

Ферсте все еще сидел на том же месте в своей камере. Он боялся шелохнуться. Для него больше не было выхода, не было спасения. С глубокой грустью он вынужден был признаться самому себе, что годы пребывания в карцере не закалили его и что он менее всего был борцом. Все же он чувствовал удовлетворение, что остался человеком, и скромно радовался тому, что он сделал для Гефеля и Кропинского, которые теперь должны были умереть вместе с ним. Своей смертью он приобщится к великому воинству без имени и числа, к удобренной почве, на которой когда-нибудь расцветет более прекрасный мир. Быть может, в этом был скрыт смысл событий, которого он искал. Когда взорвут лагерные ворота, его уже не будет…

Прошло меньше часа после того, как над лагерем промчались истребители, и вот появился самолет, какого заключенные никогда еще не видели. Медленно и на очень небольшой высоте скользил он то в одну, то в другую сторону. Часовые на вышках с беспокойством следили за ним и взволнованно что-то кричали друг другу. Заключенные, толпясь в проходах между бараками, таращили глаза на редкостную птицу. Это был американский наблюдательный самолет, выискивавший объекты для артиллерийского обстрела. Он произвел большое впечатление не только на заключенных, но и на эсэсовцев, которые на мотоциклах помчались вдоль забора, выкрикивая часовым на вышках приказы — последние приказы Камлота.

Цвейлинг нашел то, что искал. Но он хотел замаскироваться не только с помощью фальшивых бумаг. Из кучи старой одежды заключенных он выбрал костюм и переоделся в него.

И вдруг он отчаянно испугался. Сзади стоял человек. Вурах! У Цвейлинга волосы встали дыбом, словно он увидел привидение.

— Что тебе здесь нужно?

Вурах, который выполз из своего убежища, увидев гауптшарфюрера в одежде заключенного, зашипел: — Так вот как ты устраиваешься, пес!..

Цвейлинг отскочил:

— Убирайся!

Вурах угрожающе втянул голову в плечи.

Цвейлинг выхватил из кармана пистолет.

Мюллер и Брендель услышали выстрелы.

— Что это значит? — Они переглянулись. — Бежим туда!

Они бросились в здание, побежали по лестнице наверх — вещевая камера была заперта. Сильными ударами ног они выломали дверь.

— Руки вверх!

Все еще держа пистолет, пораженный Цвейлинг поднял руки. Мюллер и Брендель подскочили к нему. На полу лежал мертвый Вурах.

В своем служебном кабинете Швааль, бледный как мел, с трясущимися щеками, кричал на Камлота:

— Вы с ума сошли?!

Камлот отдал приказ открыть огонь по баракам за четверть часа до ухода воинских частей.

— Немедленно отмените приказ! Из-за вас мы попадем на виселицу!

— Иди ты… — яростно выругался Камлот. — Так или иначе, все летит к черту!

— Свинья подлая! — рявкнул Вейзанг.

Камлот ткнул его в толстый живот с такой силой, что тот еле устоял на ногах.

— Хозяйничайте тут как знаете! — Камлот надвинул фуражку на лоб. — Я смываюсь.

Швааль в отчаянии опустился в кресло. За окном взревела машина Камлота. Совсем близко прогрохотали три или четыре разрыва. Швааль вскочил. Растерянно посмотрел на Вейзанга.

— Ну? Что дальше?

Вейзанг беспомощно покачал головой. Швааль бросился к письменному столу, выдернул ящики, стал набивать карманы бумагами, документами, затем натянул на плечи шинель и нахлобучил фуражку.

— Пошли скорей! — прохрипел он.

Рейнебот видел в окно, как умчалась машина начальника лагеря.

— Швааль удирает! — крикнул он Мандрилу, который находился с ним в комнате.

Дрожа, стоял Ферсте в камере. Он услышал в коридоре тяжелые шаги Мандрила. Засов отодвинулся.

— Пошел отсюда!

На сером лице Мандрила Ферсте прочел холодное возбуждение. Послушно выскользнул неспособный к сопротивлению человек из камеры. В коридоре валялись трупы убитых ночью. Мандрил кулаками загнал Ферсте в свою комнату и указал на сколоченный из досок ящик.

— Все уложить!

У Ферсте от ужаса сильно стучало сердце. Он послушно начал опорожнять полки и шкафы.

Мюллер и Брендель загнали Цвейлинга в угол. Затем Мюллер сдвинул в сторону письменный стол и откинул ковер. В то время как Брендель сторожил Цвейлинга, наведя на него отобранный пистолет, Мюллер стамеской вскрыл пол. Увидев оружие, Цвейлинг вытаращил глаза.

— Удивляешься, а? — презрительно усмехнулся Брендель. Он был горд…

У Цвейлинга прыгала нижняя челюсть.

— Этого я… не… знал.

— А мы-то тебе и не сказали! — издевался Брендель, а Мюллер сунул пистолеты под нос Цвейлингу.