Вернуть Онегина. Роман в трех частях - Александр Солин

Ирина (с энтузиазмом): Алла Сергеевна, это замечательно, это просто замечательно! Это настоящий подарок нашему городу! Ну как после этого можно сомневаться в вашей полноправности и полномочности!

А.С.(скромно потупясь): Ну, что вы, что вы! Это самое малое, что я могу сделать для нашего города!

Ирина: Дорогие друзья, напоминаю – сегодня у нас в гостях была наша знаменитая землячка Алла Сергеевна Клименко – модельер, хозяйка Модного Дома и директор московской швейной фабрики «Силуэт-АСК»! Давайте поблагодарим Аллу Сергеевну за то, что она любезно согласилась прийти к нам в гости! Надеюсь, отныне наши встречи станут регулярными!

25

Следующие несколько часов она провела на фабрике.

Приехав туда с Колюней, она поспешила уединиться с ним в его кабинете на третьем этаже, чтобы изгнать из тела потный жар студии и томную полуденную лень горячего июньского дня. Сняв жакет и обнажив голубую, с глубоким вырезом блузку, она уселась перед журнальным столиком и, отвернув голову, принялась обмахиваться первым попавшимся под руку журналом. В воздухе распространился тонкий запах умащенного летучим зельем тела. Смущенный Колюня, расположившись напротив, пожирал глазами ее обнаженные руки и высоко вознесенную кружевным брасьером грудь.

– Не смотри на меня так, а то у нас с тобой ничего не получится! – лениво сказала она, не поворачивая головы и продолжая обмахиваться.

– Что не получится? – растерялся Колюня.

И она, отложив журнал, изложила ему тот самый план, который пришел ей в голову во время интервью.

– Обновим твое оборудование, переведем тебе часть заказов, поделимся лекалами, создадим конструкторское бюро. В общем, будешь работать на меня. Если хочешь, конечно…

– Хочу! – не задумываясь, выдохнул Колюня.

И помолчав, добавил:

– Знаешь, я готов все отдать – и душу, и фабрику – только чтобы у нас с тобой повторилось то, что было…

– Об этом не может быть и речи, – спокойно сказала Алла Сергеевна. – На свете есть только один мужчина, которому я могу принадлежать – это мой муж…

И словно стесняясь обнажившегося пафоса, мечтательно произнесла:

– Ах, Колюня, ты не представляешь, что это за человек и как много он для меня сделал!

Наконец пошли по отделам и цехам, где ее ждал самый настоящий триумф. Там, где она появлялась, знавшие ее женщины бросали работу, устремлялись к ней и падали в ее объятия. Люди же новые, незнакомые смотрели на нее с загустевшей почтительной улыбкой.

– Ну, все, все! Вечером увидимся! – освобождалась она от объятий, приглашая в заранее снятый Колюней по ее просьбе ресторан на пятьдесят-семьдесят, а если надо, то и на сто персон.

В одном из швейных цехов дело дошло до стихийного митинга, и Колюня, чтобы придать ему практическое значение, объявил:

– Друзья мои, мы договорились с Аллой Сергеевной, что она поможет нам обновить оборудование и разместит у нас часть своих заказов, а также безвозмездно передаст нам некоторые из своих успешных моделей!

– Ура-а-а! Ура Аллочке Сергеевне! – катилось по фабрике, заражая энтузиазмом всех, кто попадался на пути.

Вернулись в кабинет, и Алла Сергеевна подвела итог своим плачевным наблюдениям:

– Колюша, с таким оборудованием ты долго не протянешь.

– Я знаю, но, честно говоря, на обновление нет средств…

– Не беспокойся, я тебе помогу, – спокойно и твердо сказала она, касаясь его руки, – обязательно помогу…

Потом Колюня отвез ее домой и вернулся на фабрику.

– А где Петенька? – спросила Алла Сергеевна у матери.

– Не знаю! Как утром ушел, так до сих пор и нет, – отвечала Марья Ивановна.

Алла Сергеевна позвонила, и Петенька ответил.

– Ты где? У тебя все в порядке? – строго спросила хозяйка.

– Все путем, Алла Сергеевна, все путем! Отдыхаю! – отвечал бравый Петенька непонятно откуда.

Вечером был ресторан и невозбраняемые вольности старой дружбы. Из тех двухсот, кто знал ее раньше, и кого знала она, в тот вечер набралось едва ли шестьдесят человек – в основном, женщины. Обреченные на воспоминания, они представляли их, как нечто сокровенное, когда-то дальновидно подобранное, долго и бережно хранимое и теперь с чувством глубокого удовлетворения возвращаемое ее законной хозяйке. Завороженные превращением простой сибирской девчонки в московскую боярыню, они спешили восславить ее неуемные, непоседливые качества, которые им удалось, якобы, разглядеть и оценить еще двадцать с лишним лет назад.

Присутствующие наперебой спешили взять слово. Следовало очередное эпическое откровение, и из них составилась удивительная коллекция ее мимолетных поступков, которые она не то совершила, не то могла совершить, и сопровождавших их слов, которые она когда-то отчеканила, изрекла, бросила, обронила и пошла дальше, не заботясь о том, кто их подберет.

– Ты не представляешь, как мы все здесь тобой гордимся! – звучало, как заклинание.

– А я горжусь вами! – отвечала растроганная, изрядно выпившая Алла Сергеевна.

Это ли не слава, это ли не признание! Воистину, она теперь первая в родном городе и не последняя в Москве!

Из примечательных событий той поездки следует, пожалуй, упомянуть одну историю, случившуюся за ее спиной и имеющую к ней отношение не столько прямое, сколько косвенно-философское.

На следующее утро после ресторана, когда она, охая от головной боли, появилась на кухне, Петенька, все верно рассчитав, обратился к ней с просьбой отлучиться на несколько часов.

«Ты что, – грубовато отвечала она, – никак пастушку себе здесь нашел?»

«Так точно, товарищ командир!» – дурашливо вытянулся сорокапятилетний, разведенный пять лет назад Петенька. Такова рогоносная участь мужчин, вынужденных подолгу не бывать дома.

«Женить тебя надо, вот что! – морщась от боли, пожурила его хозяйка и разрешила: – Иди, но к ужину чтобы был…»

«Слушаюсь!» – расплылся в улыбке Петенька.

В тот день (а было это в четверг) она ангажировала Колюню, чтобы показать сыну город и посетить памятные места. Они объехали самые дальние переулки, побывали на речке, всколыхнув ее зеленоватым течением и сырым рыбьим запахом перегной памяти, а за ужином не спеша обсудили детали вчерашнего плана. Перед сном она долго и нежно говорила с мужем.

На вечер пятницы был назначен прощальный ужин с участием Колюни и Нинки, и Петенька, обеспечив Марью Ивановну запасом продуктов и бутылок, снова исчез. Явился он к назначенному времени и в сопровождении Нинки.

«Вот, Нину Ивановну на улице встретил!» – опережая вопросы, сообщил он, и Нинка поспешно подтвердила.

Сели так, что Нинка с Петенькой оказались рядом – как раз напротив нее и Колюни. С последней их встречи Нинка неуловимо и приятно изменилась. Глаза оттенены благородной усталостью, движения исполнены томного достоинства – настоящего, не манерного, выстраданного. Никаких признаков капризности, речь округлая, плавная, взвешенная. В лице и фигуре появилось нечто шалое и смиренное – как у девственницы после первой брачной ночи. Время от времени Петенька с удовольствием склонялся к ней и шептал на ухо что-то приятное, а она опускала глаза, улыбалась и откликалась тихим воркующим смехом. Один раз она не сдержалась, и рука ее под столом, совершив короткий бросок, легла вместе со смехом на Петенькино колено (больше некуда!), да там и осталась. Петенька, в свою очередь, сунул руку под стол и ею, судя по всему, накрыл ее руку.

В воздухе запахло интригой.

«Господи, да неужели она и есть та самая пастушка?!» – вдруг поразилась Алла Сергеевна, после чего стала незаметно и пристально наблюдать за парочкой, и через пять минут все ее сомнения рассеялись.

«Ну, дура, ну, дура!» – расстроилась Алла Сергеевна.

Дождавшись, когда курящий Петенька увлечет Колюню на лестницу, она поманила Нинку и скрылась вместе с ней в спальной.

«Ну, давай, рассказывай, подруга!» – строго велела она, опускаясь на кровать.

«Что рассказывать?» – обратила на нее Нинка безмятежный взгляд.

«Признавайся – ты что, переспала с Петенькой?» – глядела на нее в упор Алла Сергеевна.

Нинка, ничуть не смутившись, спокойно ответила:

«Ну, переспала, и что теперь?»

«Что, правда, что ли? – растерялась Алла Сергеевна, потеряв последнюю надежду списать свои подозрения на Нинкино кокетство. – Но зачем?»

Как зачем, как зачем? Ведь это не она – он на нее накинулся! Еще в первый день, когда вез домой на такси. Обнял ее, пьяненькую, уткнулся лицом в ее волосы, а потом нежно бродил губами по лицу, по шее, плечи целовал. Где при этом бродили его руки – говорить не надо, и сомлела она вдруг, и ответила против воли и руками, и губами. Помнит только, что у нее кружилась голова, и было так хорошо, так хорошо – до мурашек, до мокрых трусов! Полночи потом не спала, вздрагивала!

Утром позвонила ему и предложила встретиться на квартире ее подруги, которая укатила в Египет, но вместо того, чтобы взять с собой цветы, попросила Нинку их поливать.