Жизнь Пушкина - Георгий Чулков

Пушкин, однако, искал в Тифлисе и других встреч и впечатлений. Удивляя русских чиновников, расхаживал он по базару, братаясь с простыми местными людьми. То видели, как он шел, обнявшись, с татарином; то рассказывали, как он нес целую стопку чуреков[837]; то он выходил на Эриванскую площадь в шинели, накинутой на ночное белье; то с удивлением передавали друг другу, как знаменитый поэт якшается с грязным рабочим или играет в чехарду с уличными мальчишками…

Наконец, Пушкин получил письмо от Н. Н. Раевского, который извещал его, что генерал Паскевич разрешил ему приехать в действующую армию. Еще 12 мая И. Ф. Паскевич предупредил военного губернатора о прибытии Пушкина и об учреждении за ним надзора, а 8 июня сообщил ему о разрешении Пушкину ехать в армию. И. Ф. Паскевич, приглашая поэта, считался, разумеется, с указаниями, которые получил из Петербурга.

В «Тифлисских ведомостях», в нумере от 28 июня 1829 года, была помещена такая заметка: «Надежды наши исполнились. Пушкин посетил Грузию. Он недолго был в Тифлисе: желая видеть войну, он испросил дозволения находиться в походе при действующих войсках и 16 июня прибыл в лагерь при Искан-Су. Первоклассный поэт наш пребывание свое в разных краях России означил произведениями славного его пера: с Кавказа дал он нам Кавказского пленника, в Крыму написал Бахчисарайский фонтан, в Бессарабии — Цыган, во внутренних провинциях писал он прелестные картины Онегина. Теперь читающая публика наша соединяет самые приятные надежды с пребыванием А. Пушкина в стане кавказских войск и вопрошает: чем любимый поэт наш, свидетель кровавых битв, подарит нас из стана военного. Подобно Горацию[838], поручавшему друга своего опасной стихии моря[839], мы просим судьбу сохранить нашего поэта среди ужасов брани…»

Петербургское правительство прекрасно знало, что Пушкин едет в действующую армию. Соответствующие распоряжения были посланы начальству. Николай Павлович мог, конечно, не допустить этого путешествия, но он допустил, очевидно, рассчитывая на прославление Пушкиным русских военных триумфов. Это не помешало, разумеется, Бенкендорфу требовать от Пушкина отчета, когда тот вернулся в столицу, по какому праву предпринял он свое путешествие, не получив на то разрешения от него, шефа жандармов. Подобная правительственная тактика не могла, конечно, вдохновить поэта на славословия, если бы даже у него и было желание воспеть поход на Арзрум.

Пушкин покинул Тифлис 10 июня. Он ехал верхом, переменяя лошадей на казачьих постах. Пришлось подыматься на Безобдал[840], гору, отделяющую Грузию от древней Армении. С горной высоты открылась новая страна. Пушкин стал спускаться но склону к равнинам Армении. Около крепости Гергеры, переехав реку, Пушкин увидел двух волов, впряженных в арбу, которые с трудом подымались на крутую гору. Несколько грузин сопровождали арбу. «Откуда вы?» спросил их Пушкин. «Из Тегерана». «Что вы везете?» — «Грибоеда». Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис.

Пушкин расстался с ним в прошлом году в Петербурге перед отъездом его в Персию. Грибоедов был печален. У него были мрачные предчувствия. «Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году, — рассказывает Пушкин в своих записках. — Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, всё в нем было необыкновенно привлекательно. Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго он был опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении. Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую, несносную улыбку, когда случалось им говорить о нем как о человеке необыкновенном… Его рукописная комедия Горе от ума произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами».

Пушкин вспомнил, как Пущин привез ему в деревню в начале января 1825 года рукопись Грибоедова и как они вместе ее читали. Вскоре поэт написал Бестужеву письмо с характеристикой комедии. Да, конечно, Чацкий вовсе не умен: умен Грибоедов, и вся комедия превосходная картина нравов. О стихах можно сказать одно: половина их войдет в пословицу… В Грибоедове были черты несомненного комического гения… «Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны…»

В пути Пушкин встретил армянского священника. «Что нового в Эривани?» — спросил его Пушкин. «В Эривани чума, отвечал он, а что слыхать об Ахалцыке[841]?» — «В Ахалцыке чума», — отвечал поэт. Обменявшись этими тревожными известиями, они расстались.

По дороге Пушкина настигла дикая буря и проливной дождь. В Гумрах[842] он выспался. Казаки разбудили его на заре. На ясном небе белела снеговая, двуглавая гора. Что за гора? Ему ответили, что это Арарат[843]. «Как сильно действие звуков! — замечает Пушкин в своих записках. — Жадно глядел я на библейскую гору, видел ковчег[844], причаливший к ее вершине с надеждой обновления и жизни — и врана, и голубицу излетающих, символы казни и примирения…»

Наконец Пушкин достиг Арпачая[845].

«Арпачай! наша граница. Это стоило Арарата, — пишет он, — я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное…»

13 июня, переночевав в Карсе[846], Пушкин догнал русскую армию и увидел наконец Раевского. В пятом часу того же дня войска двинулись дальше. Раевский представил поэта графу Паскевичу, который очень любезно его принял и даже настойчиво предлагал поставить его палатку рядом со своей. Но Пушкин предпочел ночевать у Раевского, не догадываясь о причине такой настойчивости главнокомандующего. Здесь он встретил своего лицейского товарища Вальховского и Михаила Пущина[847], младшего брата декабриста. За причастность к тайному обществу он носил солдатскую шинель, что не мешало ему быть главным советником Паскевича по военно-инженерным делам.

Пушкин следовал за Нижегородским драгунским полком, которым командовал Раевский, где служил и брат Левушка. Только теперь поэт узнал брата по-настоящему. До ссылки Пушкина на Юг Левушка был еще мальчиком; в Михайловском их встреча была слишком краткой; теперь Левушка был боевой офицер, беспечный, всегда веселый, неутомимый в походе, храбрый и легкомысленный. Все знали его способность пить, не пьянея, и это, кажется, было его второй страстью после увлечения стихами, коих он знал наизусть несметное количество. Старшего брата он обожал.