Стрекоза в янтаре. Книга 2. Время сражений - Диана Гэблдон

– Со мной все в порядке. Продолжайте.

– Вот вроде бы и все. Вы знаете, некоторые из них спаслись. Лохиель бежал во Францию.

Он постарался избежать упоминания об Арчибальде Камероне, брате предводителя клана. Доктор был повешен, лишен всех прав и обезглавлен в Тайберне; сердце его было вырвано и предано пламени.

Кажется, она не заметила этого пропуска.

Роджер быстро закончил перечисление, наблюдая за ней. Клэр не плакала, она просто сидела с поникшей головой, густые вьющиеся волосы скрывали выражение ее лица.

Он подождал немного, встал и крепко взял ее за руку.

– Пойдемте, – сказал он, – вам нужно подышать. Дождь перестал, давайте выйдем на улицу.

После душного кабинета свежий, прохладный воздух казался просто опьяняющим. Сильный ливень прекратился еще перед заходом солнца, и теперь, в подступавшем вечере, лишь звонкая капель с кустов и деревьев напоминала об отшумевшем дожде.

Выйдя из дома, я почувствовала огромное облегчение. Я так долго этого боялась, и вот теперь все позади. Даже если Бри никогда… Нет-нет, она поймет. Пусть на это потребуется время, но рано или поздно она признает истину. Должна признать. Каждое утро истина смотрит из зеркала ей в лицо. Она у нее в крови. Теперь, когда я все ей рассказала, я ощутила необычайную легкость – так, вероятно, чувствует себя душа, принесшая покаяние, которой сладка мысль о предстоящей епитимье.

Это похоже на роды, думала я. Короткое напряженное усилие, раздирающая боль, предчувствие бессонных ночей и изматывающих дней в будущем. Но сейчас благословенный покой, тихая эйфория наполняет душу, и нет места никаким дурным предчувствиям. Утихла даже вновь всколыхнувшаяся печаль о людях, которых я знала, смягченная звездным светом, сияющим в просветах расходящихся облаков.

Это был сырой вечер ранней весны, шины проезжающих по шоссе машин шуршали по мокрому асфальту. Мы молча спустились по склону за домом, поднялись на невысокий мшистый холм и спустились снова; оттуда неширокая тропинка вела к реке, через которую был переброшен темный железнодорожный мост. Тропинка заканчивалась у металлической лестницы, поднимающейся к мосту. Кто-то, вооруженный баллончиком белой краски, дерзко вывел на пролете моста: «Свободу Шотландии».

Несмотря на грустные воспоминания, я испытывала полную умиротворенность. Самая трудная часть позади. Теперь Бри знает, кто она есть. Я страстно надеялась, что в свое время она в это поверит – не только ради себя, но и ради меня. Более того, хотя я боялась признаться в этом даже самой себе, мне хотелось иметь кого-то, с кем я могла бы вспоминать Джейми, кого-то, с кем я могла бы говорить о нем.

Я чувствовала глубокую усталость, усталость души и тела. Но я снова выпрямила спину и заставила свое тело работать за гранью возможностей, как бывало уже не раз. Скоро – пообещала я своим ноющим суставам, уставшему разуму и разбитому сердцу. Скоро я смогу отдохнуть. Я сяду у огня в своей маленькой уютной спальне наедине со своими призраками. Я буду тихо скорбеть, пока усталость не осушит мои слезы, и тогда наконец я найду временное забвение во сне, в котором, может быть, еще раз увижу их всех живыми.

Но не сейчас. Прежде чем уснуть, мне предстояло сделать еще одно дело.

Некоторое время они шли молча. Тишину нарушали лишь отдаленный шум проходящего транспорта да плеск воды в реке. Роджеру не хотелось ни о чем говорить, и менее всего о вещах, которые она хотела забыть. Но шлюзы были открыты, и пути назад не было.

Нерешительно, запинаясь, Клэр начала задавать ему незначительные вопросы. Он отвечал на них со всей возможной точностью и, тоже запинаясь, стал спрашивать о своем. Свободная беседа на запретную в течение многих лет тему действовала на нее, как наркотик, и Роджер, великолепный слушатель, помимо ее желания вызывал на откровенность. К тому времени, как они дошли до места, она обнаружила такую энергию и силу характера, о которых он и не подозревал.

– Он был глупцом и пьяницей, к тому же еще и слабым человеком, – страстно говорила она. – Все они были небольшого ума – Лохиель, Гленгарри и другие. Все они много пили вместе и забивали себе головы глупыми идеями Карла. Пустые разговоры, и ничего более. Прав был Дугал, когда говорил: легко быть смелым, сидя за кружкой эля в теплой комнате. Поглупевшие от вина и слишком гордые своим происхождением, чтобы отступиться, они пороли своих людей и издевались над ними, подкупали и соблазняли – все для того, чтобы ввергнуть их в кровавую пучину во имя… во имя чести и славы.

Она фыркнула и какое-то время молчала. Затем, к удивлению Роджера, рассмеялась.

– А вы знаете, что самое смешное? И у этого бедного глупого пьянчужки, и у его жадных тупых помощников, и у простых, честных людей, которые не могли заставить себя повернуть назад, – у всех у них была одна маленькая добродетель. Они верили. И странная вещь: все, что в них раздражало: вся их глупость, трусость, пьяное бахвальство и ограниченность, – все ушло. От Карла и его людей осталось одно – их слава, которой они добивались при жизни, но так и не обрели. Может быть, Раймон был прав, – добавила она более спокойно, – важна лишь суть вещей. Когда истлевает все, остается только твердость костей.

– Мне кажется, историки должны вызывать у вас некоторое раздражение, – рискнул заметить Роджер. – И все писатели – они сделали из него героя. Я хочу сказать, в Северной Шотландии вы на каждом шагу видите изображения наследного принца – будь то банка пива или сувенирная кружка.

Клэр покачала головой, вглядываясь в даль. Вечерние сумерки сгущались, с кустов снова стало капать.

– Нет, не историки. Совсем не они. Их величайшее преступление в том, что они позволяют себе высказывать свое мнение о событиях, о которых знают только предположительно, имея в руках лишь то, что сочла нужным оставить нам история. И только немногие из них за дымовой завесой ложных фактов и бумаг видят, что происходило на самом деле.

Издали донесся шум. Роджер знал: это пассажирский поезд из Лондона. В такие вечера его гудок слышен даже в доме.

– Нет, виноваты люди искусства, – продолжала Клэр, – писатели, певцы, сказочники. Они берут прошлое и перекраивают его по своему усмотрению. Из дурака они могут сделать героя, из пьяницы – короля.

– Значит, все они лжецы? – спросил Роджер.

Клэр пожала плечами. Было прохладно, но она сняла жакет; хлопчатобумажная блузка, повлажневшая от вечерней сырости, подчеркивала изящество ключиц и лопаток.

– Лжецы? – переспросила она. – Или волшебники? Может быть, они находят кости в пыли, прозревают суть того, чем они были, и облекают их в новую плоть, и неуклюжий зверь превращается в сказочное чудовище?

– Выходит, они не правы, занимаясь этим? – спросил Роджер.

Железный мост задрожал, когда состав прошел стрелку «Летучий шотландец». Размашистые белые буквы воззвания «Свободу Шотландии» завибрировали.

Клэр устремила задумчивый взгляд на буквы, ее лицо озарилось мерцающим звездным светом.

– Вы все еще не понимаете, верно? – спросила она.

В ней копилось раздражение, но осипший голос звучал как обычно.

– Никто не знает, почему все происходит именно так, – сказала она. – Вы не знаете, и я не знаю, и мы никогда не узнаем этого. Мы не знаем, потому что не можем сказать, чем все это кончится, – конца нет. Нельзя сказать: «Должно было случиться именно это событие, и поэтому произошло все остальное». То, что сделал Карл для шотландцев, – было ли это неизбежно? Или его истинное предназначение быть тем, чем он сейчас и является, – символом, иконой? Если бы не он, могла бы Шотландия выдержать двухсотлетний союз с Англией, сохранив до сих пор свою индивидуальность?

Она махнула рукой на размашистые белые буквы наверху.

– Не знаю! – ответил Роджер, вынужденный кричать: луч прожектора скользнул по деревьям, по мосту загрохотал поезд.

Целую минуту все гудело и ревело, дрожала земля; они застыли на месте. Наконец поезд пронесся, замер вдали перестук колес, и огонек последнего вагона скрылся из виду.

– Ну и что из этого получится, черт возьми? – сказала она, отвернувшись. – Вы никогда об этом не узнаете, но ведь вам все равно нужно действовать.

Внезапно Клэр распростерла руки, кольца на ее сильных пальцах блеснули.

– Вы понимаете это, когда становитесь врачом. Не в школе – там этому нельзя научиться, – а только тогда, когда соприкасаетесь с больным и знаете, что сможете ему помочь. Вокруг вас так много тех, с кем вы никогда не сможете соприкоснуться, чью суть вы не сможете выявить, тех, кто не попал в ваше поле зрения. Но вы не думаете о них. В данный момент вы пытаетесь помочь только одному – одному! – тому, кто сейчас перед вами. И вы действуете так, словно этот пациент – единственный человек в мире, потому что, начни вы действовать иначе, потеряете этого пациента, единственного. Помочь единовременно только одному – это все, что вы можете сделать. И вы учитесь не отчаиваться оттого, что не всем удается помочь, а просто делаете то, что в ваших силах.