Тудор Аргези - Феодосий Видрашку
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Можем ли мы ответить Советскому Союзу чем-либо иным, кроме как этим святым чувством дружбы?»
Для того чтобы подвести черту под длившимся многие десятилетия спором между двумя выдающимися деятелями румынской культуры — Тудором Аргези и Николае Йоргой, автор считает полезным познакомить читателя с признанием Аргези, обнародованным недавно румынской газетой «Luceafarul».
Литературный критик Василе Нетя приводит неизвестный рассказ великого поэта о его взаимоотношениях с Йоргой. Когда Аргези находился в тюрьме «Вэкэрешть», Йорга принес ему декрет об амнистии, сказав при этомз «Жду вас в редакции. Я хочу превратить «Румынский род» в первую газету страны. С вами я этого непременно добьюсь».
«В редакцию «Румынского рода» я не пошел ни тог-да, ни позже, — рассказывал Аргези. — Йорга злоупотреблял понятием «патриотизм», полемизировал неистово, считаясь только со своим пониманием… Я понимал патриотизм, а заодно и публицистику иначе и поэтому не мог идти к Йорге. Через год или два мы встретились случайно на улице. И он, подняв палец, сказал со значительностью:
— Ваш стул до сих пор свободен. Приходите!
Но я не пошел и на этот раз. Что за этим последовало, известно. Моя литература не нравилась ему совсем. И долгие годы «Румынский род» нападал на меня непрерывно, стремясь изгнать меня из румынской литературы как нечистую силу. Мне преграждали путь к любым премиям, к любому официальному признанию. Некоторое время мне это казалось забавным, но потом все надоело, и я решил отвечать. Сначала в «Записках попугая», затем и в других изданиях. Полемика между нами была резкой, ожесточенной. Я не подозревал, что к Йорге подкрадывался черный смертельный час… Это был ужасный, жестокий час, заставший меня врасплох. Он лишил меня возможности признаться Йорге в чувстве уважения, которое я испытывал к нему всегда. Я мало кого уважал так, как Йоргу, и, можно сказать, даже любил. Это был исключительный человек, пламя страстей бушевало в нем до самого последнего мгновения. Он — настоящая глыба человеческой культуры. Когда узнал о его гибели, я заплакал и всегда буду сожалеть о том, что этот большой ученый так и не узнал о моих настоящих чувствах к нему. И сегодня мне больно, что я принес ему столько огорчений, как досадно и то, что этот ученый из ученых не мог преодолеть те разногласия, которые разделяли нас с такой неизбежностью» («Лучафэрул», 12 мая 1979 г.).
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
Десять последних лет жизни Тудора Аргези пронеслись как вихрь. Каждый день в центральной румынской печати появлялись стихотворения и публицистические выступления писателя-гражданина, он откликался на все проблемы развивающегося социалистического мира. За эти годы он издал десять новых поэтических книг, несколько томов новой прозы. По решению правительства начинается выпуск его собрания сочинений в шестидесяти томах. Директор государственного издательства художественной литературы Румынии, давний друг и поклонник Аргези поэт Ион Бэнуцэ не раз обсуждал с писателем проспект и содержание будущего самого крупного из когда-либо издававшихся в Румынии собрания сочинений. Заказывается специально для этого издания предназначенная бумага, особое шелковое переплетное полотно. Первые же тома, увидевшие свет при жизни Аргези, сразу показали, насколько ошибочным было мнение тех, кто считал Тудора Аргези только поэтом! Лишь пять первых томов содержат его поэтическое творчество. Остальные — прозу, публицистику, драматургию, литературные портреты, театральную критику, искусствоведение, один том — это книга литературных кроссвордов… Не было области культуры и общественно-политической жизни, которых бы не коснулось перо Аргези. Особый интерес вызвал сборник его публицистики «С тросточкой по Бухаресту».
30 апреля 1965 года Венский университет присуждает Тудору Аргези премию имени Готфрида фон Гердера «За плодотворную деятельность на поприще мирного взаимопонимания между народами». В решении жюри отмечается, что Аргези «в своей поэзии и прозе запечатлел образ человека и окружающий его мир с удивительной пластичностью и огромной глубиной, с поразительными по богатству языковыми средствами, создав тем самым подлинное зеркало жизни. Смелость, с которой Тудор Аргези вскрывает жизненные противоречия и конфликты, художественное мастерство, целеустремленность его сатиры, свежесть образов, многоцветное богатство содержания придают творчеству Аргези значение, далеко выходящее за пределы его страны».
В 1965 году, в день восьмидесятипятилетия, Тудору Аргези присваивается звание Героя Социалистического Труда, его день рождения становится всеобщим праздником. Но писатель не успокаивается. В одной из его последних песен говорится: «Я как кафтан воеводы, что теплыми пальцами толпы соткали; наряд, сотворенный страдальцами неисчислимыми; целым народом подавленным. Я так бездонно богат! Так блестящи и новы складки в шелку моем, в шуме и шорохе явленном! Лишь уцелевшие нити старинной основы все еще ропот свой замерший помнить готовы».
Нити старой основы ропщут, поэт не находит успокоения, его тревожит собственная слава…
На полку над рабочим столом Аргези ставил томик за томиком ленинские работы на французском, немецком и русском языках. С начала издания Полного собрания сочинений Ленина на румынском языке он снова «брал уроки у Ленина», как часто говорил он друзьям. Очередной том, очередной урок. Вот ленинская статья «О национальной гордости великороссов». Он знает ее с 1915 года. Тогда русскую газету «Социал-демократ» принес Николае Кочя. Они пытались перевести ее на румынский. Потом Кочя, вернувшись из Советской России, напомнил об этой статье. Он с восторгом рассказывал о том, как Ленин и его партия ведут ожесточенную борьбу за создание невиданного в истории человечества братства народов России.
Строки работы Ильича. Сколько раз находил Аргези опору в этих словах:
«Как много говорят, толкуют, кричат теперь о национальности, об отечестве! Либеральные и радикальные министры Англии, бездна «передовых» публицистов Франции (оказавшихся вполне согласными с публицистами реакции), тьма казенных, кадетских и прогрессивных (вплоть до некоторых народнических и «марксистских») писак России — все на тысячи ладов воспевают свободу и независимость «родины», величие принципа национальной самостоятельности… Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. е. 9/10 ее населения)
