Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов - Валентин Фалин

На исходе марта, стало быть, прояснилось, что западные державы не устраивает завершение войны с Германией в 1943 году. Становилось очевидней, что свои планы Вашингтон и Лондон сопрягали не столько с задачами военного разгрома Германии, сколько с вероятными последствиями происходившего для общей ситуации в Европе и в мире после войны. Тогда же на президентском[688] и премьерском уровне начали примеряться модели раздела Германии – временного, как способа обеспечения ее «упорядоченной» оккупации, и постоянного, как элемента послевоенного устройства.

А что делать, если Германия капитулирует в отсутствие англо-американских войск на континенте? Эта тема затрагивалась в ходе визита Идена в Вашингтон в марте 1943 года. Позицию Рузвельта передает следующая запись Гопкинса: «Президент заявил, что после разгрома Германии он не согласится ни на какое перемирие путем переговоров; что мы должны настаивать на полной капитуляции без каких-либо обязательств в отношении того, что мы должны и чего не должны делать после заключения перемирия. Президент выразил сомнение, что мирный договор следует подписывать вскоре после разгрома Германии и Японии». Рузвельт проводил мысль о том, что «великие державы» – США, СССР и Англия – должны взять на себя руководство послевоенным миром. Франция, Польша и другие «малые» государства подлежали разоружению. Великие должны были решать вопрос об их границах и владениях, а для некоторых – и о суверенности. Потрафляя США, Иден высказывался за переход под американскую эгиду японских островов в Тихом океане, за размещение вооруженных сил США, в частности, на Тайване и в Дакаре[689].

С начала 1943 года СССР фигурировал в качестве одной из трех великих держав во всех президентских прикидках моделей послевоенного устройства. Рузвельт не отказывался от мысли организовать двухстороннюю встречу со Сталиным. Передавая 5 мая М. Литвинову послание советскому руководителю, президент подтвердил желание без дипломатии («встреча умов») обсудить все проблемы в отсутствие Черчилля, представителей госдепартамента и военных. Он выражал готовность вылететь для этой цели на Чукотку. Для обговора деталей американской инициативы в Москву был направлен Дж. Дэвис[690].

Ничего путного из этого не получилось: решения состоявшейся следом англо-американской конференции (Вашингтон, 12–25 мая 1943 года) советская сторона восприняла как нетерпимое вероломство. Предварительное согласие Сталина на встречу с президентом повисло в воздухе. Из Вашингтона и Лондона были отозваны советские послы. Отношения СССР с США, а также с Англией опустились до низшей за всю войну точки.

Что же стряслось на третьей вашингтонской конференции? Американцы готовились к ней тщательней, чем к любой другой до тех пор. По оперативным соображениям и из-за нежелания будить в Москве подозрения насчет планов демократий касательно Дарданелл и Турции в целом, в отношении Балкан и т. п. президент настроился отклонить британские прожекты в Восточном Средиземноморье. Главная задача конференции, как было условлено на совещании Рузвельта с членами комитета начальников штабов 8 мая 1943 года, – «вырвать у англичан обязательство возможно скорее завершить подготовку к вторжению в Европу через Ла-Манш и начать эту операцию весной 1944 года». М. Мэтлоффу не совсем «ясно», что побудило президента добиваться «одного из наиболее важных решений за всю войну»[691]. Из поля зрения историка ненароком выпали Восточный фронт и – шире – советский фактор. Ему нравится писать, что остальное было важнее.

Исходная позиция Рузвельта на самой конференции: второй фронт в 1943 году организовать не удастся; если проводить «Следжхэммер» или «Раундап» в 1944 году, то их подготовкой надо заняться немедленно. Точка зрения Черчилля: после «Хаски» очередная задача и одновременно «большой трофей» – вывод Италии из войны. Немцам пришлось бы, демагогически рассуждал премьер, снимать свои войска с Восточного фронта, чтобы заменить итальянцев на Балканах, или сдать Балканы; Турция вступила бы в войну против Германии; союзники, опираясь на базы и порты Италии, могли бы развернуть военные действия на Балканах и в Южной Европе. Подготовка к весне 1944 года форсирования Канала, если Германия не падет тем временем, являлась, по словам премьера, невыполнимой задачей.

Американские военные выступали против десантирования в Италии, за вывод последней из войны с помощью авиации. Маршалл обращал внимание на неоправданный оптимизм Лондона применительно к операциям на Средиземном море и нарочитый пессимизм в отношении операций через Ла-Манш.

В конечном счете Черчилль был вынужден принять «в принципе» установку на нанесение завершающего удара по Германии через Ла-Манш, а не из района Средиземноморья. Операция получила название «Раундхамер» (позднее переименована в «Оверлорд»). Вместе с тем, уступая британскому премьеру, Рузвельт изъявил готовность взвесить также возможности наступления на Германию через Болгарию, Румынию и Турцию. В отношении Италии – компромисс. Задача нейтрализации поставлена, но уточнение практических путей ее решения отложено до завершения сицилийской операции (новое кодовое название – «Эскимос»)[692].

4 июня в Москву поступила телеграмма Рузвельта с извещением: западные державы определили для себя, что будут оказывать СССР авиационную поддержку. Вывод Италии из войны должен был, по его словам, значительно облегчить проведение воздушного наступления против Южной и Восточной Германии. Открытие второго фронта откладывалось на весну 1944 года или позже. Президент избегал уточнять, в каком районе планируется высадка. «Когда в каком-либо месте станут очевидными признаки слабости держав оси, – писал он, – действительное наступление или угроза такого наступления будут легко и быстро превращены в успешные операции»[693].

Председатель Совнаркома расценил 11 июня 1943 года вашингтонские решения как создающие «исключительные трудности для Советского Союза». Правительство СССР отказывалось «присоединиться к такому решению, принятому к тому же без его участия и без попытки совместно обсудить этот важнейший вопрос и могущему иметь тяжелые последствия для дальнейшего хода войны»[694].

Черчилль, видимо, считался с более бурным взрывом. «Сурового порицания, полученного нами от дядюшки Джо в послании от 11 июня, – писал он президенту, – естественно, следовало ожидать из-за развития событий, определяющих наши решения. По моему мнению, наилучшим ответом будет разгром Италии и выход ее из войны, и пусть это будет ему утешением. Я вполне понимаю его раздражение, хотя он не может уяснить себе фактов, которые руководят нашими действиями»[695].

Черчилль направил в Москву телеграмму (с ней солидаризовался Рузвельт), в которой выразил понимание советского разочарования решениями вашингтонской конференции. Сталин нашел это краснобайство совершенно неуместным. Он упрекал премьера и президента в несерьезности. «Нечего и говорить, – заявлял Сталин, – что советское правительство не может примириться с подобным игнорированием коренных интересов Советского Союза в войне против общего врага… Дело идет здесь не просто о разочаровании советского правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжким испытаниям»[696].

Из послевоенных откровений Черчилля видно, что он сознательно искал осложнений с СССР. Для него это был способ исключить стыковку между Советским Союзом и США. Всякое потепление в советско-американских отношениях противоречило потугам англичан занимать в коалиции место не по росту. Но премьер капитально заблуждался в том, что Москве неведомы или непостижимы некоторые факты. Сверхведомы и до последней запятой постижимы, ибо в избранном обществе Черчилль не стеснялся в выражениях. Да и без обильной разведывательной информации трудно было, честно говоря, заблуждаться в британском шитье белыми нитками. Нечестные игры видели все. Даже некоторые англичане едва сдерживали себя[697].

После Сталинграда в лагере агрессоров зашевелились противники концепции «все или ничего». Начали озираться по сторонам сателлиты. Итальянцы прощупывали способы откола от Германии. По данным B. Шелленберга, немецкие спецслужбы знали о контактах Бадольо с западными державами, как и о сговоре Канариса с начальником итальянской разведки Аме относительно обманных маневров для прикрытия вывода Италии из войны. Доказательства заговорщической деятельности Канариса и Аме были представлены Гиммлеру, но последний не дал им хода[698].

Канарис состоял в это время в регулярной связи с американцами и англичанами. В конце 1942 года шеф абвера переслал руководителю британской МИ-6 C. Мензису «мирные предложения». Они обсуждались на личной тайной встрече Мезиса с Канарисом, устроенной на территории Франции. Переговоры оборвались после вмешательства МИД Англии, который опасался ссоры на этой почве с СССР[699].