Было записано - Greko

то когда будет?[3] А пока просьба об увольнении из воинского казачьего сословия подается непосредственно Наказному атаману. Выйти из службы можно при следующих условиях: иметь не менее 17 лет отроду, отказаться от пользования станичными землями, уплатить все недоимки, не состоять под судом. Это — если ты казаком родился. А если приписан из армейских с оставлением при кавалерии аль пехоте, тут и вовсе плевая история. Ты подпрапорщик? Значит, перейдешь к нам хорунжим. Месяц-другой выждем — напишешь прошение. И свободен. Завадовский чинить препону не станет. Для него исполнить просьбу наследника престола — как бальзам на душу. Очень любит Николай Степанович угождать старшему начальству. Редкий талант! А кто ж у нас главнее августейшего нашего шефа и будущего Императора⁈

— Государь!

— Будет Его Величество с хамсой возиться!

Я позволил себе не согласиться. Наш царь обожает мелочную опеку. Уверил себя — до религиозного фанатизма, что все видит, все слышит. На деле не контролирует ничего! Вокруг его власти громоздится огромная куча злоупотреблений, пока он вникает в карьерные перипетии какого-нибудь поручика! Вслух подобное кощунство, естественно, произносить нельзя. А, может, и правда Государю уже не до меня? Вычеркнул из списка перспективных и думать обо мне забыл? Я — только за!

— Как быть с Чернышевым?

— Его светлость очень интересуется казачьим вопросом. Много сил приложил, чтобы придать нам вид регулярного войска. Но в кадровых вопросах мы пока сами себе паны.

— Александр Лукич! Я все более-менее понял. Растолковал ты мне и мотивы скрытые, и желания ваши. Но ты и меня пойми. Меня уже раз обманули. Пообещали с три короба, да наврали. Если бы слово сдержали, не было бы сегодня нашего разговора.

Посполитаки кивнул.

— Не удивил. Так себе и рисовал наш разговор. И Завадовскому подсказал. Он сперва меня одного хотел отправить к тебе. Но мне бы ты точно на слово не поверил, хотя я нынче по коммерческой части и слово свое ценю на вес золота. Вместе поехали. И загодя все бумаги подготовили, — Посполитаки открыл бювар для бумаг, который до этого держал под мышкой. Вынул три документа. — Вот твое прошение о переводе. Только подписать. Вот прошение об отставке. Только подписать. А вот приказ о твоем увольнении. Уже подписан. Осталось лишь дату поставить. Ну, как? Теперь поверил?

— Да, — еле выдавил из себя, забирая дрожащими пальцами бесценные для меня документы.

У меня в голове не укладывалось, что вот так, одним щелчком пальца, решились все мои проблемы. Ну, как решились? Проблем осталось море, задач — еще больше. Зато снова с семьей. И через пару месяцев вольная птица! Лети, куда хочешь, Коста!

— Согласен? — на всякий случай уточнил Посполитаки. — Можешь не отвечать. Сам вижу: рад! А я рад знакомству. Надеюсь его продолжить. О, грече, мы с тобой таких дел наворочаем! — я взглянул недоуменно. — Ни слова больше! Приедешь в Екатеринодар, получишь увольнение. Тогда и пошепчемся.

— А вот и я! — раздался задорный голос моей жены от порога. — Только посмотри, кого я к тебе привела⁈ — Тома осеклась на слове, заметив Посполитаки. — Ой, простите, мы помешали?

— Уже ухожу, мадам! Вы очаровательны! Завидую вашему мужу! — раскланялся старый пройдоха и, пожав мне руку на прощание, исчез, как джин из лампы, исполнитель желаний.

Вместо него палату заполнил собой Илико! Да, да, ворвавшийся в комнату князь был так энергичен, так жизнерадостен и прекрасен, что, казалось, заполнил собой все пространство.

Мы обнялись.

— Немедленно объяснитесь! Что за заговор⁈ Что все это значит⁈ — я не смог удержаться. Слишком все было неожиданно и великолепно!

— Казаки были? — тут же уточнил Илюша.

— Еще какие! Сам Заводовский.

— Я, брат, такое дело провернул… Э, Тамара Георгиевна подсказала… Тьфу! Немного волнуюсь. Сейчас тебе все по полочкам разложу.

Я уселся на кровать, приготовившись слушать. Тамара — рядом. Прижалась теплым мягким боком. Приобняла и стала успокаивающе поглаживать меня по спине. Очень кстати. Сердцу хотелось вырваться из груди.

— Меня вызвали в Петербург к Государю. Награждать. За стойкость и мужество в плену. Наша главная тифлисская красавица, твоя супруга, вручила мне письмо к Цесаревичу…

— Тома? — изогнул я бровь и обернулся к жене. — Почему промолчала?

— А если бы не вышло⁈ К чему болтать раньше времени!

— Могло, могло, Коста, не получиться, — выступил в защиту жены князь. — В Ставрополе, по дороге в столицу, меня Траскин пугал всеми карами, если я про твою роль в моем освобождении расскажу Императору. Дальше — больше. Сам Чернышев в Петербурге меня пытался застращать. «Я вам приказываю, как ваш главный начальник, не касаться подробностей на высочайшей аудиенции!» — спародировал Илико старческий голос военного министра. — Ослушаться не мог. Но про Цесаревича-то он и не подумал. Я к Его Высочеству. Принял ласково. Расспросил обо всем. Взял письмо от Тамары Георгиевны. И так развоевался! Так на Чернышева ругался! И сразу к столу. Написал наказным атаманам: прошу войти в положение бедного подпрапорщика, не раз оказавшего мне важные личные услуги. Привез бумагу в Ставрополь. Все давай меня пытать: что хочет наш герой? Чем ему угодить? Ну, и понеслись. Наперегонки. Кто кого обскачет. Выходит, гонку выиграл Завадовский?

— Да! Перейду к черноморцам.

— Ох и хитер, кубанский атаман! Все простым прикидывается, безобидным. А когда надо, он впереди всех!

— Главное для меня — не к кому перейти. Главное — сбросить опостылевший мундир.

Тамара взволнованно спросила:

— Неужели — все⁈ Конец твоей войне?

— Конец, обещаю! Пусть молодые теперь повоюют. Вот, наш Илико, например. Быть ему генералом!

— Ох, Коста! — вздохнула Тамара. — Как говорят русские, свежо предание, да верится с трудом.

— Устал, Тома, устал. Весь в шрамах. И дочка подрастает без отца! Непорядок!

— Ну-ну. Гляди у меня, маймун, я тебя за язык не тянула, — погрозила мне пальчиком Тома.

Я поднял руки: сдаюсь!

… Люблю май. Душевный месяц! Пробудившаяся природа не даст мне соврать. Зелено, птички поют, реки и ручьи весело рвутся к Азовскому морю. Все дышит весной! И волей! Я — свободен!

Одно жаль. Штабс-капитан Овечкин немедленно перевелся в войска, в Царство Польское, как только узнал о моем производстве в офицеры.

Не обманули меня казачки-черноморцы. Через два месяца после памятного разговора в моздокском лазарете наказной атаман Черноморского казачьего войска подписал приказ об увольнении хорунжего Константина Спиридоновича