Остров Буян - Степан Злобин

— Уж надейся, Томила Иваныч, — тряхнув упрямой рыжей головою, ответил казак. — Ни жены, ни детей у меня. Один человек на свете живет — он себе волен. Никого не страшусь и дойду, добьюсь видеть боярина.

— Поспеешь прежде челобитчиков?

— Я с Дона! Пусти на коне татарина и донского казака — татарин отстанет!..

Казак ускакал.

Второй список Томила писал для Новгорода.

— Вот ты пишешь, Иваныч, к новгородцам, — сказал Гаврила. — А как тебе ведать их беды? Может, у них нуждишки совсем иные, и они челобитье иное пошлют государю.

Томила качнул головой.

— Одни скорби, одни недуги по всей Руси, и целить их одним снадобьем, — сказал он. — Вишь, чего пишет Панкратий Шмара из Новгорода. Никто не научал новгородцев, а так же содеяли, как у нас: хлеба немцу не дали вывозить, и немца схватили, и листы у него выняли, и деньги под стражу поставили. Да пишет, что богатого гостя Стоянова двор подожгли и житниц его пограбили… Да помысли только: митрополита своего всем городом били за изменны дела, как у нас Макария.

— А чья же возьмет, Томила Иваныч? — спросил хлебник.

— Коли крепко стоять по всем городам, то наша возьмет. Пишут новгородцы, что будут стоять во всем до смерти. Боярин Хованский пришел на них из Москвы. Держатся против боярина, не устрашились…

Беседу их перебил ворвавшийся бомбой Прохор Коза:

— Томила Иваныч, Гаврила Левонтьич! Окольничий с дьяком прискакали из Москвы!

— Ой, много в Москве окольничих! Этак у нас их садить — и тюрьмы не хватит, — с усмешкой заметил Гаврила. — Куды его отвели?

— Спрашивал окольничий, какой лучший дом в городе. Указал ему Федора Емельянова дом. Туды они и поехали. А в проезжей грамоте писано, что едут по государеву указу для тайного дела, а припись у печати — боярина Бориса Ивановича Морозова.

— Чего же ты его в Омельянова дом пустил? Он, может, какую от Федора тайную грамоту в город привез! «Для тайного дела»! У нас все дела во Пскове не тайны, а явны, — укорил Томила.

— Куды же его девать, Иваныч? — спросил Коза.

— А, черт с ним, пусть там сидит! Да глаз с него не спускать, с кем будет водиться, — сказал Гаврила. — Захарка Осипов тут ли?.. Эй, Захар! — громко позвал он.

Захарка вошел.

— Тайное дело есть до тебя: у Омельянова палаты походишь вечером, с девицей с какой ни есть посмеешься, а глаз держи на воротах. Окольничий с дьяком из Москвы прискакали. Куды пойдут, кто к ним ли придет — гляди пуще! Спишешь всех, кто пойдет.

— Уж посмотрю, Гаврила Левонтьич!

— Иди.

Поздно вечером Прохор Коза проехал по улице мимо дома Емельянова. Захарка стоял с какой-то девушкой у самых ворот Федора. К ночи его сменили двое стрельцов, вооруженных саблями и пистолями. Им дан был наказ никого не пускать со двора, ни во двор.

Поутру большая толпа псковитян окружила дом Емельянова. Слышались выкрики, насмешки.

В выбитые и выдавленные в первый день восстания окна летели с улицы камни. В окнах не показалось ни души.

Наконец из ворот вышел дворянский слуга.

Его окружила толпа.

— Ты, малый, чей будешь?

— Окольничего князь Федора Федорыча Волконского человек.

— Куды идешь?

— Послал господин в съезжую избу.

— В съезжей нет никого. Мы тебя сведем к земским старостам во Всегороднюю.

— А мне что, куды ни сведете!

И толпа, окружив слугу, привела его в Земскую избу.

— Мой господин, князь Федор Федорыч, указал отвесть ему для постоя иной дом. В Емельянова доме стоять не можно: людишки псковские шумят, камнями в окна мечут, — сказал слуга.

— Скажи своему князю, парень, что мы его княжих дел в Земской избе не ведаем. Пришел бы чин чином в Земскую избу, поведал, зачем приехал, проезжую грамоту явил бы да иные грамоты, буде есть. Тогда и дом ему отведем по чину и званию. А может, он и не князь, а лазутчик какой иноземский — почем нам знать! — сказал Томила Слепой.

— Как не князь?! — возмутился парень.

— Да ты не шуми. Может, князь — нам как знать. А может, и ты с ним лазутчик и оба вы для изменных дел. Станем огнем пытать, и признаетесь сами, — вставил Гаврила.

Парень перекрестился.

— А ты не бойся. Иди скажи князю. Он сам рассудит, как быть, — успокоил Слепой.

Пока шла беседа в Земской избе, некоторые из провожатых псковитян вошли в избу и слушали весь разговор. Они любопытной гурьбой проводили малого от Земской избы обратно ко двору Емельянова.

Когда Волконский и бывший с ним дьяк Герасим Дохтуров выехали было из ворот, толпа горожан удержала их.

— Воротись, люди добрые, на конях не пустим скакать — не в Москве. Пеши ходите.

Волконский помнил, как был он бит во время соляного бунта такой же толпой, и покорился.

За князем шла сзади гурьба посадских. По дороге еще приставали люди, и шли все вместе. Когда же окольничий миновал Всегороднюю избу, народ заволновался:

— Эй, князь, не туда пошел!

— Тут она, Всегородняя! — крикнули за спиной.

Герасим Дохтуров хотел отвечать, но Волконский остановил его.

— Молчи, Герасим. Пускай себе каркают, а ты словно не слышишь, — шепнул он дьяку, и оба едва заметно прибавили шагу.

— Князь! — крикнули сзади.

— Упал в грязь! — поддержал второй голос.

Раздался сзади пронзительный свист в три пальца. Волконский держался, чтобы не оглянуться, но дьяк оглянулся и увидал, что впереди посадских за ними бежит толпа ребятишек и передний из них уже метит в него снежком. Дьяк вобрал голову в плечи, и снежный комок миновал его, но залепил ухо князю.

— А-а-а! — заорали ребята, и еще несколько снежков попало в голову, спину и плечи Волконскому и дьяку.

— Только донес бы господь до Троицкого дома, а там в соборе схоронимся, — сказал дьяк.

Они шагали теперь насколько возможно быстро, но Троицкий дом был еще далеко впереди.

Ребятишки настигли их и лупили в упор снежками и комками навоза.

— Не обернись, — хотел удержать Волконский, но дьяк уже повернулся и стал отбиваться палкой.

Обрадованные сопротивлением, ребята с визгом кинулись в свалку. Дьяк был обезоружен, и детвора дергала его теперь безнаказанно за полы и за длинные рукава.

— Стой, дьяче, — сказал мужской голос, — идем в Земскую избу.

Волконский оглянулся, и, увидев, что дьяка схватили, подобрал длинные полы, и помчался бегом.

— Братцы, ведите того, — раздались голоса за его спиной, — а мы длинного схватим.

Князь Федор Федорович бежал, тяжело дыша. За ним мчался румяный Федюнька, двенадцатилетний Иванкин брат. Он ловко гвоздил окольничего жесткими снежками по шапке, каждый раз попадая так, что снег сыпался за ворот. Они пробегали мимо свечной лавки, когда из сторожки вышел Иванка.

— Федька, ты куда? — окликнул он брата.

— Князя ловим! — радостно крикнул Федюнька и запустил новый снежок так ловко, что сбил с Волконского шапку. Федюнька подхватил ее и кинул хозяину в голову.

— Имай, имай! — кричала сзади ватага посадских.

Иванка тоже пустился в погоню.

Волконский пробежал мимо архиепископского дома, мимо воеводского двора и вбежал в Троицкий собор. Ребята отстали у паперти, не смея бежать в церковь.

Погоня с шумом ввалилась в собор. Непривычно громко отдавались под просторным куполом пустой церкви простые голоса с обыденными, немолитвенными словами:

— Куды ж он схоронился?

— Ишь заскочил, как мышь в нору!

— Тут он! — крикнул Иванка из алтаря, куда вбежал вслед за князем.

— Тащи его к нам! Всем-то в алтарь негоже! — отозвались из толпы.

— Веду! — крикнул Иванка.

В алтаре послышалась возня, что-то упало, и через миг Иванка вывел окольничего из боковых дверей алтаря за длинную рыжую бороду.

Оба они были встрепаны и тяжело дышали. Лицо Волконского перекосилось от боли и злобы. Нарядная сабля его торчала у Иванки под мышкой. Сходя с амвона, Волконский выронил шапку. Кто-то поднял ее.

— Там грамотка. Грамоту выронил, эй! — окликнули сзади.

Волконский рванулся за грамоткой, но Иванка дернул его покрепче за бороду.

— Тпру, балуй! — прикрикнул он, развеселив окружающих и заставив пленника смириться.

Посадский парнишка поднял бумагу и подал. Иванка, не глядя, сунул ее за кушак.

Большая толпа стрельцов и посадских с копьями, рогатинами и топорами ждала их у паперти.

С Рыбницкой площади уже разносился голос сполошного колокола, собирая народ ко всегороднему сходу.

Когда в Земской избе обыскали Дохтурова, при нем нашли царский указ о том, как следует «смирять псковское мятежное беснование».

— «Дву человек: Томилку Слепого и Гаврилку Демидова казнить смертью, — читал с дощана на всю площадь Томила Слепой, — да четверых воров и пущих заводчиков по дорогам повесить, и тех воров имяны Мишка Мошницын, Никитка Леванисов — мясник да стрельцы Прошка Коза да Максим Яга. А остальных воров по сыску, колько человек доведется, велети в торговые дни бити кнутом нещадно да посадить в тюрьму… А для вычитки того нашего указу собрать на Троицкий двор к архиепископу Макарию дворян и детей боярских, стрелецких и казачьих голов, и казаков, и стрельцов, и земских старост, и посадских лучших и середних».