Графиня де Монсоро - Александр Дюма

Барон удивленно посмотрел на Бюсси, но тот, сделав рукой почтительный жест, как бы говоривший: “Я тотчас вернусь”, с улыбкой на губах вышел из комнаты.

Как он и ожидал, ле Одуэн сторожил его у дверей, Бюсси взял молодого человека за руку и увел в свой кабинет.

— Ну, что вы скажете, дорогой Гиппократ? — сказал он. — Какие новости?

— Где, ваше сиятельство?

— Черт побери, на улице Сент-Антуан.

— Господин граф, я предполагаю, что там вами весьма интересуются. Но это уже не новость.

Бюсси вздохнул.

— А что, муж не возвращался? — спросил он.

— Возвращался, но безуспешно. Во всем этом действе есть еще отец, он-то, по-видимому, и должен принести развязку, как бог в античной трагедии, который в одно прекрасное утро вдруг спустится с неба. И все ждут появления этого отсутствующего отца, этого неведомого бога.

— Хорошо, — сказал Бюсси. — Но откуда ты все это узнал?

— Дело в том, ваше сиятельство, — ответил ле Одуэн со своей доброй и открытой улыбкой, — что, пока вы отсутствовали, мои врачебные обязанности превратились в чистейшую синекуру, и я решил употребить образовавшееся у меня свободное время в ваших интересах.

— Ну и что ты сделал? Расскажи, любезный Реми, я слушаю.

— Вот что я сделал: как только вы уехали, я перенес свои деньги, книги и шпагу в маленькую комнатушку, снятую мной в доме на углу улиц Сент-Антуан и Сент-Катрин.

— Хорошо.

— Оттуда я мог видеть известный вам дом, весь — от подвальных окошечек до дымовых труб.

— Отлично.

— Вступив во владение комнатой, я сразу же обосновался у окна.

— Превосходная позиция.

— Но у этой превосходной позиции тем не менее оказался один существенный изъян.

— Какой?

— Если я видел, то и меня могли увидеть или хотя бы заметить тень какого-то незнакомца, упорно глядящего в одну и ту же сторону. Такое постоянство через два или три дня навлекло бы на меня подозрение в том, что я вор, любовник, шпион или сумасшедший…

— Вполне резонно, любезный ле Одуэн. Ну и как же ты вышел из положения?

— О, тогда, господин граф, я понял, что надо прибегнуть к какому-нибудь исключительному средству, и, ей-Богу…

— Ну-ну, говори.

— Ей-Богу, я влюбился.

— Что, что? — переспросил Бюсси, не понимая, каким образом ему может быть полезна любовь Реми.

— Влюбился, как я уже имел честь вам сообщить, влюбился по уши, влюбился безумно, — с важным видом произнес молодой лекарь.

— В кого?

— В Гертруду.

— В Гертруду, в служанку госпожи де Монсоро?

— Ну да, Бог мой! В Гертруду, служанку госпожи де Монсоро. Что вы хотите, ваше сиятельство, мы не дворяне, и влюбляться в хозяек нам не по чину. Я всего лишь бедный, маленький лекарь, у которого вся практика состоит из одного пациента, да и тот, как я надеюсь, впредь будет нуждаться в моей помощи только в весьма редких случаях; мне всегда приходится делать свои опыты in anima vili[21], как говорят у нас в Сорбонне.

— Бедный Реми, — сказал Бюсси, — поверь, что я высоко ценю твою преданность!

— Э, ваше сиятельство, — ответил Одуэн, — в конце концов, мне не на что пожаловаться; Гертруда — девушка сильная и статная, она на целых два дюйма выше меня и, схватив вашего покорного слугу за воротник, может поднять его на вытянутых руках, что свидетельствует о прекрасно развитых бицепсах и дельтовидной мышце. Это внушает мне к ней почтение, которое ей льстит, и так как я всегда уступаю, то мы никогда не ссоримся; кроме того, Гертруда обладает ценным даром…

— Каким, мой милый Реми?

— Она мастерица рассказывать.

— Ах, в самом деле?

— Да. Таким образом, я узнаю от нее все, что происходит в доме ее госпожи. Ну что вы скажете? Я думаю, вам пригодится лазутчик в этом доме.

— Реми, ты добрый гений, которого мне послал случай, а вернее сказать, Провидение. Значит, с Гертрудой ты…

— Puella me diligit[22],— ответил Ле Одуэн, раскачиваясь с самым фатовским видом.

— И тебя принимают в доме?

— Вчера в полночь я вступил туда на цыпочках, через знаменитую дверь с окошечком, которая вам известна.

— И как же ты достиг такого счастья?

— Признаться, вполне естественным путем.

— Ну, говори же.

— Через день после вашего отъезда и на следующий день после того, как я водворился в маленькую комнату, я уже поджидал, когда будущая королева моих грез выйдет из дому за провиантом, — такую вылазку она, должен вам признаться, производит ежедневно с восьми до десяти часов утра. В восемь часов десять минут она появилась, и я тотчас же покинул свою обсерваторию и преградил ей путь.

— И она тебя узнала?

— Еще как! Она тут же закричала во весь голос и пустилась наутек.

— А ты?

— А я бросился вслед и догнал ее, это стоило мне большого труда, так как Гертруда чрезвычайно легка на ногу, но вы понимаете — юбки, они в любом случае только мешают.

“Господи Иисусе!”— сказала она.

“Святая Дева!” — воскликнул я.

Это восклицание отрекомендовало меня с самой лучшей стороны; кто-нибудь другой, менее набожный, на моем месте крикнул бы: “Черт побери!” или “Дьявольщина!”.

“Лекарь!” — сказала она.

“Прелестная хозяюшка!”— ответил я.

Она улыбнулась, но сразу же спохватилась и приняла неприступный вид.

“Вы обознались, сударь, — сказала она, — я вас ни разу в глаза не видела”.

“Но зато я вас видел, — возразил я, — вот уже целых три дня, как я не живу и не существую, а только и делаю, что обожаю вас, поэтому я теперь обитаю уже не на улице Ботрейи, а на углу улиц Сент-Антуан и Сент-Катрин. Я сменил свое жилье лишь для того, чтобы созерцать вас, когда вы входите в дом или выходите из него. Если я вам снова понадоблюсь для того, чтобы перевязать раны какого-нибудь красавца-дворянина, вам придется искать меня уже не по старому, а по новому адресу”.

“Тише!” — сказала она.

“А! Вот я вас и поймал!”— подхватил я.

И таким образом наше знакомство состоялось или, правильнее будет сказать, возобновилось.

— Значит, на сегодняшний день ты…

— Настолько осчастливлен, насколько может быть осчастливлен любовник. Осчастливлен Гертрудой, разумеется; все относительно в этом мире. Но я более чем счастлив — я на верху блаженства, ибо добился того, чего я хотел добиться ради вас.

— А она не подозревает?

— Ни о чем, я ни слова не говорил о вас. Разве бедный Реми ле Одуэн может знать столь благородную особу, как сеньор де Бюсси? Нет, я только один раз, с самым равнодушным видом, спросил у нее:

“А как ваш молодой господин? Ему уже полегчало?”