Рокоссовский - Сергей Егорович Михеенков

Обсуждая с ними ряд вопросов, относящихся к состоянию войск, фронтовых и армейских тылов (многие из них ещё не добрались до мест расположения своих соединений), поделился и тем, что особо волновало меня.

Перед отъездом они предложили изложить все мои соображения в служебной записке на имя Верховного Главнокомандующего, что я и сделал. Маленков обещал передать её Сталину.

В записке кратко оценивалась обстановка, сложившаяся на южном крыле советско-германского фронта в результате зимней кампании 1942/43 года, и высказывались некоторые предположения на лето 43-го. В ней отмечалось, что наиболее вероятным участком фронта, где противник летом 1943 года попытается развернуть своё решительное наступление, будет Курская дуга. Там он постарается совершить то, что ему не удалось зимой, но уже большими силами. Продолжающаяся переброска войск в район Орла и севернее подтверждает возможность таких намерений противника, а конфигурация фронта способствует их осуществлению. Я подчёркивал настоятельную необходимость создания мощных резервов Верховного Главнокомандования, расположенных в глубине (восточнее Курской дуги), для отражения удара крупных вражеских сил на курском направлении.

Обращалось внимание и на несколько непонятное положение в управлении войсками, когда начальник Генерального штаба вместо того, чтобы управлять из центра, где сосредоточены все возможности для этого, убывает на длительное время на один из участков фронта, тем самым выключаясь из управления. Заместитель Верховного Главнокомандующего тоже выбывает на какой-то участок, и часто получалось так, что в самые напряжённые моменты на фронте в Москве оставался один Верховный Главнокомандующий. В данном случае получалось “распределенческое” управление фронтами, а не централизованное.

Я считал, что управление фронтами должно осуществляться из центра – Ставкой Верховного Главнокомандования и Генеральным штабом. Они же координируют действия фронтов, для чего и существует Генеральный штаб. Уже первые месяцы войны показали нежизненность созданных импровизированных оперативных командных органов “направлений”, объединявших управление несколькими фронтами. Эти “направления” вполне справедливо были ликвидированы. Зачем же Ставка опять начала применять то же, но под другим названием – представитель Ставки по координированию действий двух фронтов? Такой представитель, находясь при командующем одним из фронтов, чаще всего, вмешиваясь в действия комфронтом, подменял его. Вместе с тем за положение дел он не нёс никакой ответственности, полностью возлагавшейся на командующего фронтом, который часто получал разноречивые распоряжения по одному и тому же вопросу: из Ставки – одно, а от её представителя – другое. Последний же, находясь в качестве координатора при одном из фронтов, проявлял, естественно, большую заинтересованность в том, чтобы как можно больше сил и средств стянуть туда, где находился сам. Это чаще всего делалось в ущерб другим фронтам, на долю которых выпадало проведение не менее сложных операций.

Помимо этого, уже одно присутствие представителя Ставки, тем более заместителя Верховного Главнокомандующего, при командующем фронтом ограничивало инициативу, связывало комфронтом, как говорится, по рукам и ногам. Вместе с тем появлялся повод думать о некотором недоверии командующему фронтом со стороны Ставки ВГК.

Упоминалось мной и о том, что при штабе фронта имелись от Генерального штаба так называемые направленцы. Это были лица, чаще всего генералы, в обязанности которых входила всесторонняя и своевременная информация Генерального штаба о действиях войск фронта. Не достаточно ли их присутствия, чтобы информировать центр о действиях фронтов и контролировать их?

Вот эти вопросы были затронуты в моей служебной записке на имя Верховного Главнокомандующего. Не беру на себя смелость утверждать, что мои предложения оказали своё влияние на последующие решения Ставки. Однако сложившаяся общая обстановка на фронтах требовала особого внимания к Курской дуге и принятия соответствующих мер. Именно этими соображениями я и руководствовался.

Используя все возможности, мы к началу сражения смогли довести численность стрелковых дивизий только до 4,5–5 тыс. и лишь отдельных – до 6–7 тыс. человек. В то же время (по вполне достоверным данным) в находившихся против нас вражеских дивизиях насчитывалось: в пехотных – 10–12 тыс., танковых – 15—l6, моторизованных – 14 тыс. человек. Несмотря на большие потери, которые понесли немецкие войска в зимний период, фашистскому командованию удалось восполнить их.

А на фронте тучи всё сгущались. В конце июля стали поступать данные о крупных передвижениях немецких бронетанковых, артиллерийских и пехотных соединений и их выдвижении к переднему краю».

Эти записки, которые впоследствии отдельными вставками вошли в книгу «Солдатский долг», дают представление о том, кем стал Рокоссовский после лета – зимы 1941 года и осенне-зимнего сражения в волгодонской степи под Сталинградом. Видя перед собой не распадок между сопками, а линию фронта в сотни километров, он мыслил уже не эскадронами и дивизиями, а армиями, крупными армейскими группировками. Он чувствовал противника, мгновенно распознавал его намерения, понимал его возможности. Талант полководца в поле, среди сражений и битв, развивался стремительно.

И тот, кому адресовал он свою служебную записку, чувствовал это мужание полководческого дара молодого генерала из когорты Огнёвых и всячески способствовал ему.

Сталин, возможно, жалел, что в своё время не последовал совету Рокоссовского, не отдал ему 2-ю гвардейскую армию, чтобы тот более энергично разделался с окружённой 6-й армией Паулюса, а потом всеми силами перенёс удар на запад. Возможно, тогда не произошло бы сдачи Харькова и Белгорода…

Весьма примечательно, что тогда же, в марте 1943 года, на стол Верховному лёг доклад ГРУ Красной армии «О вероятных планах немецкого командования на весну и лето 1943 года», где, в частности, говорилось:

«1. Ликвидацией южных фронтов “А” и “Б” немецкое командование отказывается от попыток наступления на Кавказ и в направлении излучины р. Дона. 2. Оперативное построение армий указывает на усиление правого фланга Центрального фронта и левого фланга Южного фронта противника. 3. Все танковые дивизии Восточного фронта противника, за исключением двух-трёх, сосредоточены в южном секторе фронта, т. е. к югу от Орёл – Брянск. Чем подтверждается положение, что основными активно действующими фронтами будут являться правый фланг Центрального фронта и весь Южный фронт противника».

Думать – воюя, так же как и воевать – думая, в Красной армии уже научились. Наши штабы к этому времени уже начинали интеллектуально превосходить противника. Почему немецкие генералы и фельдмаршалы в итоге проиграли советским генералам и маршалам? Возможно, потому, что знали, как надо воевать с русскими, и воевали с уверенностью в собственном превосходстве всю кампанию на Восточном фронте. Наши не знали, как воевать с лучшей в мире армией. И всю войну приноравливались, учились, постигали. Ошибки превращали в удачи. Поражения – в победы. Они знали, что не лучшие, но страстно желали таковыми стать. И это в конце концов произошло.

В Севске и окрестностях в марте 1943 года состоялось первое крупное боестолкновение частей Красной армии и коллаборационистских формирований германской армии, в том числе Русской освободительной народной армии (РОНА)[100].

Февральско-мартовское 1943 года наступление ударной группировки Центрального фронта