Дневники казачьих офицеров - Михаил Фостиков

«Желтый генерал», как буду я его пока называть, не зная фамилии, он повернул голову, прищурился так, как близорукая леди рассматривает через лорнет незнакомого человека, и потом легко, чуть заметным наклоном головы в нашу сторону, показал, что «он нас приветствует», но руки не подал. И продолжает свою жалобу нашему генералу, выговаривая слова чисто «по-корнетски», как это принято было «когда-то».

Я постараюсь хоть немного передать это произношение русских слов, исковерканных подобными, и немногими, кавалерийскими молодыми офицерами. Но то, что их так произносил генерал и начальник дивизии, было «удивительно» и слышать, и наблюдать. Так вот они:

— Зняет-те, Ваш-ше превессхеддительство, эт-то вязмутитель-но!.. Мой-я дивизия еще не зякончила свой-его фермиррования!.. У мен-ня в пелках телько по пол-эскадрон-ну!.. телько по 60 сабель в каждом… и в-вот, извольте — вдруг дивизию посылают на фронт!.. Как я не д-докезывал — Главнокомандующий не послушал меня.

При этом генерал не стоял на одном месте, а поворачивался на низких каблуках своих мягких сапог то вправо, то влево, как бы призывал слушателей в свидетели той несправедливости, которую над ним учинил главнокомандующий, то есть генерал Деникин.

Мы с Соламахиным слушаем, стоя в стороне, и, конечно, молчим, а умный Шифнер-Маркевич, глядя вниз на свой столик, с улыбкой отвечает ему:

— Нич-чиво… нич-чиво! У нас в сотнях по 30 шашек, и вот — воюем. Помогите и Вы нам.

На следующий день мы познакомились с этой дивизией. Подъем и уборка лошадей у них по сигнальной трубе, как в мирное время. Все лошади кабардинской породы, рослые и в хороших телах. Она формировалась где-то в Дагестане и ровно шесть месяцев. Солдаты хорошо одеты. К выступлению полки выстраивались также по сигнальной трубе. Вахмистры командовали протяжно своим младшим офицерам в эскадронах, а потом те — своим эскадронным.

Но вот начались бои, и полки стали таять, солдаты группами переходили к красным с казенными лошадьми, седлами, вооружением, с обмундированием. В одном бою в наш полк прискакал корнет, офицер лет тридцати, и доложил мне, просясь в полк, жалобу — он выехал со своим взводом в разведку. И когда они вышли в нейтральную зону, то его унтер-офицер запросто сказал ему, что они против своих братьев воевать не будут, насилия над ним делать не хотят, так как он хороший человек, и отпускают его с миром назад, а они поедут дальше и передадутся в Красную армию.

Генерал Деникин в своем труде «Очерки Русской Смуты» коротко указывает, что на усиление конной группы он включил в состав Донской армии «не казачью дивизию в 700 шашек».[232] Это была та самая Сводно-кавалерийская дивизия.

А Буденный в своей книге пишет: «В районе Рубежной белые потеряли до 500 человек зарубленными, в том числе командира дивизии генерал-майора Чеснакова и трех командиров полков».[233]

Мы тогда что-то слышали о катастрофе этой дивизии, но в исторической литературе «белых» я этого не встретил.[234]

И невольно закрадывается обида за нашу казачью конницу, совершенно бесплатную для государства, всегда подготовленную, обученных еще в станицах «малолеток», не говоря уже о тех казаках, кто прошел свою военную действительную службу в мирное время, провел Великую войну 1914–1917 годов… О казаках, которые в грозный час насилия красных над ними, над их хозяйством, над их душами — все сели на коней, психологически с детских лет подготовленные к войне, и уже к осени 1918 года полностью очистили от красных армий территории земель Дона и Кубани, ничего не получая от главного командования, даже оружие и патроны — доставая их в боях у противника только конными атаками. И кто оценит эту жертву и доблесть казачества?!

Встречи — генерал Науменко и полковник Рудько

1-я Кавказская казачья дивизия генерала Шифнер-Маркевича в стыке Донской и Добровольческой армий представляла собой маленький, забытый всеми осколок кубанских казаков шашек в 600, при двух десятках пулеметов и четырех орудиях 1-й Терской казачьей батареи есаула Соколова. Дивизия вела бои совершенно самостоятельно и лишь тогда, когда «откуда-то» наседал на нее противник.

Возглавление дивизии генералом Шифнер-Маркевичем — это была единственная наша духовная отрада и веская надежда, что этот умный, добрый, как и деликатный начальник, лишенный всякого тщеславия, ведет нас правильно. Казаки ему верили и следовали за ним безбоязненно.

В последних числах ноября 1919 года нами был оставлен Купянск. Красная конница Буденного заняла большое село Сватово, большевики стали накапливать там свою пехоту. Нам издали, на голой местности, видно было, как подходили поезда и шла выгрузка пехоты красных.

4-й Донской корпус генерала Мамантова отошел в село Кабанье. Мы слышали, что в этом районе сосредоточивается сильная группа казачьей конницы, которая под командованием Мамантова должна нанести сильный удар красной коннице Буденного. Он и состоялся. Был временный успех, о чем Буденный пишет: «Используя свое численное превосходство, противник (казаки. — Ф. Е.) перешел в контрнаступление. Начался ожесточенный бой. Белые контратаковали на узком фронте, рассчитывая прорваться в тыл нашей 4-й кавалерийской дивизии, окружить и полностью уничтожить ее.

Несмотря на высокую боеспособность 4-й дивизии — трудно сказать — каков был бы исход боя, если бы к тому времени, когда Городовиков уже ввел в бои все свои резервы, не подошли бы на помощь наши бронепоезда. При блестящей поддержке бронепоездов, сопротивление белых было сломлено».[235]

При таком положении южнее Сватова к Сводно-Хоперскому полку были приданы: Волчий солдатский батальон (детище генерала Шкуро, которым командовал молодой и маленький ростом полковник в волчьей папахе, очень удачно руководивший им), солдатская пешая батарея в четыре полевых орудия и группа сапер. Этот отряд занимал арьергардные позиции дивизии под моим командованием, к западу от железной дороги.

Ничего не зная о боевой обстановке под Сватовом, вдруг получаю телефонограмму от генерала Шифнер-Маркевича: «С северо-востока движется в район дивизии 2-й Кубанский корпус генерала Науменко — не примите его за красную конницу».

Это так было неожиданно. Во-первых, мы и не знали, что с Царицынского фронта переброшен сюда этот корпус, а во-вторых, я не знал, что им командует генерал Науменко, считая, что он в Екатеринодаре и занимает, как и раньше, пост походного атамана.

Обрадованный таким известием, быстро выезжаю с вестовым в свое сторожевое охранение, чтобы встретить нашего старшего корниловца, доложить обстановку и пригласить на обед.

Издали вижу тонкую конную колонну казаков человек в 150. Сблизились. Впереди нее, на невзрачной усталой лошади, идет казак маленького роста, одетый по-зимнему в самый обыкновенный черный казачий кожух. Полагая, что он является начальником этой колонны, беру под козырек и представляюсь:

— Командир 2-го Хоперского полка, полковник Елисеев.

Услышав мои слова, всадник быстро приосанился, взял также под козырек и произнес:

— Командир 2-го Запорожского полка, полковник Рудько.[236]

— Вы есть тот сотник Рудько, бывший образцовый начальник учебной команды 1-го Запорожского полка в Кагызмане? — любознательно и быстро спрашиваю его.

— Да… это я… а Вы откуда это знаете? — удивленно отвечает он.

— А знаете ли Вы хорунжего Володю Кулабухова,[237] переведенного от Вас в наш 1-й Кавказский полк?.. Вот он и рассказывал нам о Вас, — отвечаю ему.

Колонна остановилась.

— А где же Ваш 2-й Запорожский полк?

— А вот он и весь полк, позади меня… полтораста шашек, — отвечает он, повернувшись назад в седле и рукою указав на растянувшихся казаков в колонне по три.

Не вдаваясь в подробности, спрашиваю его — где генерал Науменко, прошу его к себе на обед. Он двинулся к селу, а я остался ждать новую колонну казаков, показавшуюся со снежного переката.

Грузным уставшим шагом, по размятой снежной дороге подходят главные силы корпуса. Впереди него, так хорошо мне знакомые, фигура и лицо генерала Науменко. Рядом с ним узнаю начальника штаба корпуса, Генерального штаба полковника Егорова,[238] знакомого мне еще по Манычу весной этого же года, в той же должности, но у генерала Улагая. Генерал Науменко смотрит на меня, вначале удивленно, как смотрят на знакомого человека, которого совершенно неожиданно встречают там и тогда, где меньше всего ожидают встречи.

Крупной рысью еще на неизъезженной своей кобылице Ольге подхожу к нему, беру под козырек и докладываю:

— Ваше превосходительство… я и господа офицеры полка просят Вас пожаловать к хоперцам на обед.

Науменко, думая, что я рапортую официально, так же взял руку под козырек, не меняя серьезности своего лица, но, услышав о частном приглашении, он приятно улыбнулся и, протянув мне руку, ответил: