Дневники казачьих офицеров - Михаил Фостиков

Село Покровское лежит на железной дороге юго-восточнее Белгорода. Молодая хозяюшка, замужняя женщина, подавая ужин и прислуживая, сказала, что накануне в селе была красная конница, немного ее, а сколько — она не знает. И что они взорвали железнодорожный путь и вернулись к себе, откуда пришли.

Это мне не понравилось. Значит, красные здесь где-то близко. Но уставшие, хорошо покушавшие — все мы, штаб полка, на чистых постелях заснули приятным сном. Ординарцы в другой комнате. Лошади — под сараем.

Во все время отступления от Воронежа все мы, офицеры, не говоря уже о казаках, всегда спали не раздеваясь, сняв лишь шубы, у кого они были, и оружие. Я всегда спал в черкеске, расстегнув гузики, и в ноговицах, сняв чевяки. Никогда не расседлывались и лошади. Просто опасно было расседлывать в вечно тревожной обстановке. Так было и теперь, в злосчастном селе Покровском Курской губернии.

Сквозь сон слышу, что кто-то быстро с вала спускает бадью в колодец, стоявший около дома, из которого вечером ординарцы поили лошадей. Проснувшись и взглянув на часы, вижу — четыре часа утра. Кто бы мог так рано брать воду? Лежу и прислушиваюсь. Колодезный вал вновь быстро «заговорил» своим особенным цокотаньем. А через несколько секунд — вновь слышу: «Цак-цак-цак!.. цок-цок-цок!..» Что за странность, думаю: вал только опускается в колодец, но не поднимается с бадьей воды вверх?

Быстро выхожу на крыльцо, чтобы узнать — что это такое? И только что открыл дверь, как «вал» колодца заговорил вновь и над нашим двором пронесся сноп пулеметной очереди. Спросонья цоканье пулеметов я принял за цоканье вала колодца.

— Красные в селе! — крикнул я громко в свою комнату и в комнату ординарцев.

Все взметнулись, как от электрического тока. Красные пулеметы заговорили чаще. Ими обстреливалось все село. Весь штаб был уже в седлах. Одна сестра никак не может сесть на своего маленького конька, который от холода и пуль не стоит на месте. Сестра в валенках, почему никак не может вложить ногу в стремя. То, что я не любил пребывание сестер в полку, — только подтвердилось в этот опасный для полка момент. У меня мелькнула каверзная мысль — «оставить сестру здесь». Кстати, она из Воронежа, к полку присоединилась недавно в исходе, покинутая «тем», кто вывез ее из Воронежа, от семьи… «Пусть, — промелькнула мысль, — остается здесь и возвращается в свой Воронеж!» Все село поливалось жестоким пулеметным огнем.

Шумно прискакали к штабу полка уже три сотни казаков. Чего же мне беспокоиться о сестре милосердия, которая ею и не была по профессии? Но заговорило другое чувство — чувство жалости к беспомощной молодой женщине-девице. Она со средним образованием, стройная, хорошо воспитанная и добрая по характеру. И от красных ушла добровольно. Вновь соскакиваю со своей рослой кобылицы Ольги, бесцеремонно схватываю эту маленькую женщину одной рукой поперек у груди, а второй между ее ног и быстро вскидываю в седло, как легкий мешок с овсом.

К прибывшим сотням скакали одиночные казаки со всех сторон, но, к своему ужасу, я вижу и пеших казаков, которые через дворы шарахнулись прямо к югу, «в сторону Кубани»…

— А кони где? — кричу им в темноте.

— Красные уже во дворах, господин полковник!.. И мы не успели их вывести из сараев, — отвечает кто-то.

Огонь красных щедро посыпал село из многих своих пулеметов. Что вокруг делалось — в ночной темноте не было видно, только чувствовалась нервность всех. И подав единственную команду собравшимся сотням — «ЗА МНОЙ!» — крупной рысью двинулся по соседнему переулку на юг.

Полк прошел железнодорожное полотно здесь же, у села, и уперся в глубокий овраг с крутыми и каменистыми берегами. С большим трудом одолели его, взобрались на противоположный берег и остановились. И ждем. Чего? Во-первых, продвижения красных, а главное — надо связаться со штабом дивизии и Сводно-Партизанским полком полковника Соламахина и Терской батареей есаула Соколова, которые расположились на ночь вокруг штаба генерала Шифнер-Маркевича. Офицерский разъезд, высланный на восток, не нашел их. С рассветом высылаю вновь разъезд и с полком следую за ним на восток, где и нашел свои главные силы. Шифнер-Маркевич молчит. Соламахин же, неловко улыбаясь, спрашивает: «Как у «хопров»? Все ли цело, в порядке?» И добавляет, что «четыре орудия Терской батареи, которые стояли без уносов на площади, так и остались там… не успели вывезти».

Командир батареи, есаул Соколов, нытик и критик, но умный и энергичный офицер, он разводит руками и кого-то вновь ругает, но не себя, что он потерял все свои пушки. От этого становится немного весело.

Начало светать, и мы видим с высокого своего бугра, как конница красных свыше сотни всадников и до десятка саней с пехотой и пулеметами, оставив село, поднимались к себе, на противоположный нам бугор. Я хочу рассмотреть «эту картину», но вдруг обнаруживаю, что на моей груди, как всегда, нет моего бинокля. И вспомнил, что, войдя в комнату, вложил его в футляр и положил на столик-божничку у иконы, стоявшей в углу около моей кровати.

«Банкротство, банкротство!., постыдное банкротство! — пронеслось досадно в голове. — Сам командир полка потерял и бинокль свой. Ну не шляпа ли он?!»

Красные, наскочив, к утру оставили село. В бинокли обнаружили, что наши пушки стоят на площади на своих местах. Шифнер-Маркевич приказал немедленно же взять село. И мы его взяли без выстрела и обнаружили, что замки с пушек сняты и увезены, но орудия не испорчены. В нашем полку не хватало нескольких пулеметов.

— Где ваши пулеметы? — строго спрашиваю сотника Медяника, офицера из урядников, маленького ростом, но молодецкого начальника.

И он растерянно докладывает, что вчера за долгий марш по кочковатой дороге кони настолько были утомлены, что он, войдя в село с пулеметной командой, расположился на ночлег в крайних хатах. Их первыми же и обстреляли красные из пулеметов. И казаки, бросив не только что пулеметы, бросили и своих верховых лошадей и пешком, через дворы, спасались, торопясь к полку.

Трудно было винить кого бы то ни было в этом, столь неприятном деле. Важно было то, что не было потерь в людях. Все ушли. Материальная же часть полка всегда может быть пополнена — так рассуждал я тогда. И все же полк потерял шесть пулеметов и до тридцати лошадей — упряжных и верховых. Все они были пулеметной команды.

Скачем в свой штаб, и… наша милая хозяюшка-хохлушка с доброю улыбкой подает мне мой бинокль Цейса, говоря — когда мы выскочили из села, она обнаружила забытый бинокль и спрятала его. Красные, по ее словам, вскочив в их двор, быстро сделали обыск и, ничего не найдя, ушли.

Наше предположение тогда было такое, что набегу красных, как проводники, помогли некоторые местные крестьяне. Дивизии нанесен был моральный удар и материальный ущерб. Генерал Шифнер-Маркевич никого не ругал и молчал. Умный генерал знал, что ругать за это — некого.

Сводно-кавалерийская дивизия

О сосредоточении большой конной группы севернее Купянск— Валуйки, куда из-под Царицына был переброшен 2-й Кубанский конный корпус, мы ничего не знали, его еще не видели, но в наш район 1-й Кавказской казачьей дивизии, в район Валуек, прибыла Сводно-кавалерийская дивизия.

Как всегда, мы, два командира полка, Сводно-Партизанского — полковник Соламахин и Сводно-Хоперского — автор этих строк, находились в штабе дивизии, чтобы быть в курсе событий. Вернее — этого хотел генерал Шифнер-Маркевич. Бывал часто и командир Сводно-кавалерийского полка, старик полковник князь Гагарин, о котором я писал в предыдущей брошюре. Гагарина нет. Он со своим малочисленным полуконным полком был в другом месте. Мы втроем в крестьянской хате, где-то под Валуйками.

Совершенно неожиданно для нас с Соламахиным, в комнату вошел высокий, стройный кавалерийский генерал лет 45, по росту и телосложению похожий на генерала Врангеля. На нем был мундир мирного времени с ярко-желтыми отделками, выпушками, петлицами и кантами на темном фоне сукна. Он был без шинели, в мягких сапогах с изящными шпорами и с блестящими погонами. Серебро и желтизна ярко выделялись во всем. Что нас удивило, так это то, что на поясе висела кривая кавалерийская сабля в металлических ножнах и на длинной портупее, как это было в кавалерии мирного времени. Представившись нашему генералу, в распоряжение которого он прибыл с дивизией, и не обратив никакого внимания на нас, двух казачьих полковников в черкесках, он сразу же стал жаловаться Шифнер-Маркевичу на главное командование, что его дивизию…

— Позвольте представить Вам, Ваше превосходительство, моих доблестных командиров полков, полковника Соламахина и полковника Елисеева, — перебил доклад учтивый наш начальник дивизии, генерал Шифнер-Маркевич.

«Желтый генерал», как буду я его пока называть, не зная фамилии, он повернул голову, прищурился так, как близорукая леди рассматривает через лорнет незнакомого человека, и потом легко, чуть заметным наклоном головы в нашу сторону, показал, что «он нас приветствует», но руки не подал. И продолжает свою жалобу нашему генералу, выговаривая слова чисто «по-корнетски», как это принято было «когда-то».