Среди стихий - Александр Ефимович Берман

трагизм легко замещают друг друга: начинается с одного — заканчивается с другим.

Стоя у стартового домика, я смотрел вниз на площадку у станции и совершенно ясно видел, что там мне не сесть. И пытаться нечего: высота будет слишком маленькой, чтобы развернуться, а в прямом полете врежусь в станцию или пролечу над ней и врежусь в скалы. Интересно, что, кроме меня, этого никто не видит.

Татьяна была тут как тут.

— Действительно Слава уехал? — спросила она наивно.

— Нет, он сейчас придет и полетит. Я механик — собираю дельтаплан.

— Он вам доверил?

— Конечно.

— Вы, пожалуйста, внимательно собирайте. Хорошо?

Я обещал очень внимательно собирать.

Она мне помогала. Она не знала, что к чему надо прицеплять, но старалась, чтобы я сосредоточился. Она стояла рядом, сняла лыжи. Она вдруг стала совсем другой, эта Татьяна. Только она была серьезна, одна среди всех, кто стоял вокруг. Когда все было готово, она спросила.

— Что ты видишь внизу?

Я улыбнулся ей.

— Ты все-таки полетишь?

— А ты как советуешь?

— Ты будь внимательным. — Она подчеркнуто говорила мне "ты", и это короткое доверительное "ты" каждый раз откликалось во мне светлым аккордом.

— Ты подумал про ветер?

— Да.

— Ты ведь не будешь здесь садиться, а полетишь в самый низ? Да?

— Да.

Я проверил замок подвесной системы, потом оглядел все крепления на дельтаплане. Если бы сейчас я рассмеялся, снял дельтаплан и сказал: "Пошутили и хватит", — она бы, наверное, меня расцеловала.

Слабый ветерок пришел снизу и чуть приподнял дельтаплан, уменьшая его тяжесть.

— Завтра собрались пойти погулять на Нарзаны, я приглашаю тебя, сказала Татьяна.

Черт побери, смелости ей было не занимать. А я суеверен, оглянулся, где бы взять деревяшку — постучать, посмотрел на лыжи. В них не было ни кусочка дерева.

Внешне полет проходил нормально. Тысячам горнолыжников и горнопляжников он показался, наверное, легким и красивым. А я каждую секунду боролся за жизнь. И только уже в самом низу, пролетая над восьмиэтажной гостиницей "Чегет" и над поляной выката, уставленной яркими автобусами и заполненной людьми, поднявшими лица на легкий звук дельтаплана, начал я обретать уверенность.

Впереди сверкало нетронутым снегом междуречье Донгуз-Оруна и Баксана. Я приземлился там в глубокий пушистый снег.

Вокруг не было ни единого следа. И ни единого звука. Чегет за спиной уходил в невероятную высь, на нем черными точками перемещались лыжники. Впереди скалистые вершины Когутаев отклонились от меня, откинулись назад и смотрели вниз. Потом долетел приглушенный деревьями автомобильный гудок с шоссе…

Следующим утром я пребывал в замечательном настроении: не было планов на будущее, воспоминаний об огорчениях тоже не было, равно как и успокоительных мыслей о том, что было в жизни хорошего. Напевая пилотскую песенку, я разбирал опорные трубы дельтаплана на самые короткие части и упаковывал в чехол, готовя к отправке в Москву. Потом я надел легкую обувь и по твердой, замерзшей снежной тропинке, а потом по сухому асфальту шоссе, густо пересеченному тенями деревьев, побежал вниз, к Нарзанам. Полеты были пока еще не для меня.

Но ведь это игра…

Кто кого учит

Леня устал, ему три года, он не может идти слишком долго по размокшей глинистой тропе. Но если я его посажу на плечи, то не смогу двумя руками отряхивать от воды ветви перед ним и тогда он промокнет насквозь. А нам еще довольно далеко идти.

— Папа, почему земля не стоит?

— Это у тебя самого ноги разъезжаются.

— Почему?

— Потому что ты по глине скользишь.

— Я не скольжу.

— Нет скользишь, ноги у тебя разъезжаются.

— Они сами, — сказал Леня и обиделся. Теперь он чуть не падал.

— Ты тихонько ставь ноги, и не надо поворачивать носки наружу.

— А где ружа? — Леня оглянулся по сторонам и посмотрел на меня, как мне показалось, хитровато.

— Почему ты все время спрашиваешь и спрашиваешь, вместо того чтобы внимательно ставить ноги?

— Внимательно это как?

— Внимательно это вот так, смотри…

Мы некоторое время идем молча, и Леня говорит:

— Я устал идти внимательно.

Я посадил его на плечи, но он сразу попал под потоки воды. До лагеря, где нас ждали, где был большой костер, палатки, где можно было Леню переодеть и уложить спать в тепле, было далеко.

Неудачной получилась наша прогулка, но кто же знал, что зарядит этот дождь. Конечно, кое-что на случай дождя я взял, но нет ничего такого, что бы не промокло, когда продираешься через кусты в дождь. Разве что водолазный костюм.

Я опять поставил малыша на тропу и стал отряхивать перед ним кусты. И опять он сказал, что давно уже очень, очень устал. Я стал его поучать:

— Леня, нужно быть упрямым.

— Мама говорила, что не нужно быть упрямым.

— Ну хорошо, нужно быть настойчивым.

— А что такое настойчивым?

— Настойчивый — это когда продолжаешь начатое дело, как бы ни было трудно.

— А зачем трудно?

— Потому что жизнь — не игра. В ней бывает и трудно, и плохо. И надо быть терпеливым. Понял?

— Понял. Давай все-таки лучше играть.

— Сейчас не время.

— Почему?

— Ты вот что — не задавай больше вопросов, а старайся не падать.

— Почему?

— Сейчас не надо.

— Не спрашивать?

— Нет.

— А зачем мы пришли в лес?

Он меня отвлекал, и я немного заблудился. Задавать вопросы ему до этого никогда не запрещали, и теперь, в три года, он никак не мог примириться с этим.

Я укутал его во все, что было, и, усадив на плечи, ринулся через кусты. Я старался защитить его от веток, но все-таки его стегануло по лицу. Он заплакал. Я схватил его в охапку, прижал к себе