Избави нас от зла - Холланд Том

В тот же миг Лев услыхал истошный вопль чудовища. В этом вопле уже не было ненависти, это был крик невыносимой боли. Раввин почувствовал, как чудовище пошатнулось, и тогда он покатился по грязи, остановившись только среди цветов. Он оглянулся, чтобы посмотреть, что произошло с нападавшим на него жутким созданием. Оно извивалось и пронзительно визжало, словно отбиваясь от поглощавшего его света. Раввин повернулся к цветам. Он собрал букетик и вдохнул запах цветов. И все это время он не переставая думал о таинственной магии книги, силой которой был связан Зверь. Он снова поднял глаза и посмотрел на чудовище, но не увидел ничего, кроме его силуэта. Потом, усилием мысли сосредоточив на нем свой взгляд, он увидел, что темный контур чудовища стал странно поблескивать, и раввин понял, что оно потеет собственной кровью. Тогда раввин перевел взгляд на вылепленный голем. Кровь. На него плотным дождем лилась кровь. И все это время, пока чудовище вопило, пока его конечности и тело продолжали дергаться в конвульсиях, слабеть, кровь текла и текла на жадно поглощавшую ее глину. Раввин поднял книгу и, по-прежнему крепко сжимая в руке букетик цветов, еще раз прочитал тайное заклятие. Вой создания внезапно возрос, как усиливается порыв ветра, оказавшегося в ловушке слухового окна дома, а потом стал замирать и внезапно оборвался. Настала гробовая тишина. Кожа и кости чудовища обрушились в грязь, и осталась только влажно поблескивавшая глина голема.

Раввин наклонился над ним, потом достал из-под мантии полоску пергамента с написанными по-еврейски словами шем хамифораш, что означало тайное имя Бога. Он вставил полоску в открытый рот голема, и глиняная фигура скорчилась, изогнулась, а затем стала шевелиться все медленнее, испаряя влагу, и вовсе замерла, когда глина стала твердой как камень. Раввин повернулся к костям и коже, рассыпавшимся в прах возле голема, и закопал эту пыль глубоко в грязь. Затем он выбрался из карьера и пошел обратно в Прагу с книгой и букетом цветов в руках. Вернувшись в гетто, он приказал четверым своим ученикам доставить голем в синагогу и отнести на чердак. Никто не видел их за этой работой, и, как только голем был надежно спрятан под молитвенными платками и книгами, раввин приказал заколотить дверь досками. Затем он наложил строжайший запрет: никто не смел входить, ибо чердак объявлялся отныне равнозначным храму, хранящему в себе таинства Бога.

— И как водится, — перебил Пашу лорд Рочестер с подчеркнутой медлительностью и ленивой улыбкой на лице, — кто-то не подчинился? Племя смертных только для того и существует, чтобы нарушать такие запреты.

— Возможно, и так, — согласился Паша, — но раввин не был дураком. Он волновался, потому что голем был спрятан не слишком надежно. Однако он понимал, что, даже безжизненное, это глиняное подобие человека может внушать достаточно сильный страх. Таким образом, единственную опасность при обнаружении места хранения представляло возможное возмущение христиан. Именно это опасение стало причиной ходатайства раввина перед императором об аудиенции. Во время состоявшейся тайной беседы он раскрыл ему правду о големе, и император Рудольф, запуганный предсказаниями дьявольской магии и неизбежностью войны, поверил рассказу раввина. Он дал евреям Праги гарантию своей личной защиты, а потом потребовал, чтобы ему показали голем. Несмотря на все усилия раввина отговорить его, император настоял на своем. В тот же вечер, изменив внешность, Рудольф прибыл в синагогу, поднялся по лестнице и приказал открыть дверь на чердак. Он вошел внутрь и долго вглядывался в лицо голема. Покинув чердак, он приказал забить дверь досками еще крепче, чем прежде, не добавив больше ни слова. С того момента императора редко видели на людях. Поговаривали, что меланхолия иссушила все его чувства, что он впал в буйное помешательство и умер. Раввин, до которого доходили подобные слухи, время от времени поднимал взгляд на единственное чердачное окно синагоги и молился глубоко в сердце своем, прося Господа укрепить его веру в то, что содеянное им было во благо. Иногда же, когда он сидел у себя в кабинете, его взгляд останавливался на цветах в вазе. С той самой ночи в карьере у реки эти цветы не теряли яркости и не вяли, оставаясь такими же свежими, какими были, когда он их сорвал.

— И все же в конце концов они завяли! — прошептал Роберт.

— Один из цветков того букета он и прислал мне, заложив его между страниц книги, — откликнулся Паша.

— Что же произошло?

— Раввин не мог точно сказать. Когда он обнаружил, что цветы в его кабинете завяли, он поспешил на чердак и увидел, что доски, которыми был заколочен дверной проем, валяются на полу.

— А голем?

Паша невесело улыбнулся.

— Исчез конечно.

— Это был Фауст? — прошептал Роберт. — Тадеуш?

Паша едва заметно пожал плечами.

— Раввин так не думал. Он был уверен, что это его промах.

— В чем?

— Той ночью, когда я сидел возле его постели, в ответ на мою просьбу объяснить, в чем дело, он рассказал мне одну историю. Речь в этой истории шла об Ахере. Этот Ахер удостоился упоминания в Талмуде за его зло. Когда-то он носил имя Илайша бен Абу и был самым ученым из всех учителей Израиля. Но Илайша слишком углубился в сад знания, и его любопытство, подобно любопытству Евы, вскоре привело к роковым последствиям. Он предал веру и последовал за дьяволом. Один только блеск таинств, которых он возжелал коснуться, слишком опасен для смертного разума. Раввин Лев боялся, что он тоже слишком приблизился к таким таинствам, когда осмелился проникнуть в книгу Разиила и пробудить ее могущество.

Роберт нахмурился.

— Так в чем же его грех?

— В самонадеянности. В самонадеянности, которая позволила ему держать голем в синагоге, а не разбить его на куски, не превратить в пыль и не развеять эту пыль по ветру.

— Я поступил так, — говорил он мне, — потому что не мог быть уверен, что тайна будет сохранена и опасность обуздана, если я сам не прослежу за этим. И теперь… — С этими словами он поднял высохший цветок. — Вы можете видеть, какой награды удостоилась моя гордыня. Голем разбит, шем выплюнут, Зверь вырвался на свободу из своих оков…

— Не был ли он прав? — спросил Роберт. — Не слишком ли велико зло этого Духа, чтобы его могла сковать глина?

— Так только кажется, — ответил Паша. — Потому что ее прочность, как меня уверил раввин, не слабела, а, наоборот, возрастала, и…

Он сделал паузу, подбирая нужные слова.

— И как раз… как раз…

Лорд Рочестер наклонился вперед и шепнул:

— Но вы читали эту книгу? Вы проникли в мир, который открывался за ее страницами?

Паша очень долго сидел молча.

— Той самой ночью, — заговорил он наконец, — раввин стал читать свою книгу, а я читал в его разуме. Только так я был в состоянии проникнуть на ее страницы.

Роберт сделал глубокий вдох.

— И что вы смогли понять?

— Многое, — ответил Паша и прикрыл глаза, словно вглядываясь в глубины памяти. — Очень многое.

Он судорожно вздохнул и снова открыл глаза.

— Как я и говорил, — начал он негромким голосом, — раввин был прав. Это создание становилось сильнее, чем когда-либо прежде, потому что питалось злом, употребляя его и для посева нового зла. Я начал бояться, что весь мир будет уничтожен и чудовище станет править Вселенной, превращенной в дикую пустыню смерти. Я долго преследовал его, а тем временем разорение охватило Прагу, затем всю Богемию и вышло за ее пределы. Но мне никак не удавалось ни найти его, ни вызвать на борьбу. Шли годы. Война сожгла землю и обильно усыпала ее костями. Цивилизация задыхалась под зарослями сорняков и стала вотчиной волков, рыскавших в опустошенных деревнях. Но я продолжал преследовать его, не прекращал охоту на Зверя. Я начал подступать к нему все ближе, но сила его стала ужасной, и я боялся подойти слишком близко. И все же я понимал, что неминуемо погибну, если не доберусь до него, погибну вместе со всем миром. И в конце концов я настиг его, я с ним встретился…