Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - Мария Тортика (Лобанова)

Прибывший в Лондон в июне Литвинов упорно мешал компромиссному поведению советской делегации, использовав, между прочим, и письмо Сталина Раковскому и другим членам делегации от 14 июня. О его содержании можно судить по письму Раковского Чичерину от 23 июня. Сталин, по всей видимости, нажимал на то, что Раковский несет большую ответственность в качестве председателя делегации, что он выходит за пределы директив, которые дало ему Политбюро, и т. д.

Трудно сказать, были ли в письме прямые угрозы, но то, что косвенное недовольство выражалось, бесспорно. Ответное письмо Раковский вообще не написал, а по существу поставленных вопросов ответил Чичерину, указав, что, хотя он берет на себя большую ответственность за проводимую тактику, ручательством ее правильности является проведение ее всей делегацией, и подчеркнул, что при осуществлении на практике любые директивы должны претерпевать конкретные изменения. Раковский требовал, чтобы ход дел не предрешался никакими конкретными формулами.[619]

Что же касается Литвинова, то его поведение в Лондоне определялось ключевой фразой, содержавшейся в письме Чичерину из британской столицы от 17 июня: «Мой “преступный пессимизм” мне, к сожалению, и здесь не изменяет».[620]

Официальные и неофициальные переговоры, беседы с представителями деловых кругов, стремившихся к установлению выгодных экономических связей с СССР, постепенное потепление отношения британского общественного мнения к СССР – все эти факты содействовали в первой половине июля значительному улучшению обстановки на англо-советской конференции. Наметился существенный сдвиг по исключительно важному вопросу – правительство Макдональда сообщило о готовности предоставить гарантии займа.

18 июля Раковскому был вручен проект общего договора, в котором содержалось это обязательство. Впрочем, предусматривая обязательство СССР уплатить довоенные долги и удовлетворить претензии британских граждан как по финансовым обязательствам, так и за национализированную собственность, британский проект формулировал все эти положения в самой общей форме.

Полномочия Х. Г. Раковского не позволяли ему принять самостоятельного решения; переписка с Москвой – а «красная столица» по-прежнему не торопилась – заняла бы недели. В этих условиях он шифрованной телеграммой запросил разрешения на немедленный приезд в Москву и с санкции вездесущего Политбюро получил его.[621] 26 июля Раковский выехал из Лондона, 28 июля прибыл в Москву, где находился лишь трое суток, 31 июля отправился назад в Лондон, куда приехал 2 августа.[622]

О том, что происходило в Москве, с кем встречался Раковский, в нашем распоряжении нет никаких сведений. Однако стремительное развитие событий после его возвращения в Великобританию свидетельствовало, что ему были предоставлены необходимые дополнительные полномочия и право принятия самостоятельных решений.

Весьма оптимистично звучали слова Раковского в его краткой беседе с корреспондентом «Известий», опубликованной в день отъезда из Москвы.[623] По словам полпреда, он приехал, чтобы сообщить правительству о ходе переговоров. Два дня велись интенсивные совещания. Даже в день отъезда «через несколько минут я должен быть в высших государственных установлениях для продолжения совещания». Центральный вопрос переговоров – о займе, гарантированном британским правительством; отрицательное отношение английских кругов к нему поколеблено. Раковский выражал надежду на скорый успех своей миссии.

Накануне возвращения Х. Г. Раковского А. А. Иоффе, временно возглавлявший советскую делегацию, получил письмо Понсоби о том, что парламент решил разойтись на каникулы 6 августа, что оппозиция категорически потребовала, чтобы доклад о переговорах был сделан 5 августа и что он просит Раковского немедленно по приезде прибыть к нему для согласования дальнейших шагов.[624]

Во время состоявшейся 2 августа встречи решено было 3 августа, в воскресенье, вопреки британской традиции, провести заседание совместной комиссии, чтобы попытаться достичь компромисса по вопросам, оставшимся нерешенными. Это заседание, продолжавшееся до поздней ночи, не дало возможности согласовать общий договор, хотя на нем был достигнут весомый прогресс – договоренность по вопросам торгового договора и рыболовной конвенции.

Тогда было решено провести 4 августа пленарное заседание англо-советской конференции. Открывая его в помещении Форин Офис в 11 часов 30 минут утра, Понсоби заявил, что это – решительная встреча, которая может дать лишь один из двух вариантов – соглашение или полный срыв переговоров. Понсоби особенно акцентировал внимание на британской уступке – согласии гарантировать предоставление займа СССР. В какой-то момент советским делегатам показалось, что англичане могут пойти на разрыв. Но вслед за этим выяснилось противоположное – их готовность к серьезным уступкам. Оказалось, что поведение Понсоби было театральным, рассчитанным на встречные шаги партнера. Однако проявилось это не сразу.

Ответная речь Раковского была сдержанной, но довольно жесткой. Он фиксировал внимание на советских уступках в отношении довоенных долгов, претензий частных собственников и т. д. «Общее мнение советской делегации, что после тех существенных уступок, на которые она пошла, конференция должна окончиться успехом», – сказал он. Понсоби согласился с предложенным Раковским порядком работы: рассмотрение и принятие торгового договора; рассмотрение британского проекта общего договора и определение пунктов, по которым он приемлем советской стороне и по которым нет. Заседание было нервным и напряженным. Шли острые дискуссии по вопросам о возмещении военных долгов, компенсации за частную собственность и взаимосвязи между советскими обязательствами и британской правительственной гарантией займа, о границе захода британских судов в Белое море для ловли котиков. Советская сторона предложила более 50 поправок к британскому проекту общего договора.

Стороны то ожесточались, то успокаивались. Во время острой дискуссии по вопросу о претензиях британских подданных на имущество в СССР Раковский заявил: «Я боюсь, что мы делаем один шаг вперед и два шага назад». На этот раз примирительную позицию занял руководитель британской делегации. Из уст его прозвучало: «Я рад, что критика наших предложений, проведенная господином Раковским, не выдвигает непреодолимых препятствий». Но в самих заявлениях британской стороны вдруг появились новые, не обсуждавшиеся ранее претензии, связанные с внутренними российскими займами, которые Раковский отверг, произнеся по этому поводу целую гневную речь. Вот выдержка из нее: «Я вижу, что здесь поднимается крайней важности вопрос, по которому не может быть и речи об уступке… Я спрашиваю: когда Англия потребовала от германского правительства возместить английским гражданам убытки, которые они потерпели от падения марки и облигаций?.. Были спекулянты, которые оказались в большом убытке, и никогда не предъявлялось никакого требования к германскому правительству по этому вопросу. Такое требование, однако, предъявляется нам. Между внешними и внутренними займами большая разница. Держатели акций внутреннего займа подвергаются всему риску законодательства страны и падения валюты, потому что внутренние займы выпускаются на основании законодательства страны. Что же получается?.. Нас здесь хотят заставить принять принцип, и это является вмешательством во внутренние дела нашей страны… На это мы не можем согласиться». Правда, это резкое заявление Раковский смягчил остротой, что речь идет не о сумме, а о принципе, сумма же настолько ничтожна, что он мог бы тут же расплатиться из своего кармана и еще получил бы сдачи.