Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - Мария Тортика (Лобанова)

Посылая в этот же день протокол заседания в Москву, Раковский сопроводил его своим комментарием и анализом. «Самый горячий момент в сегодняшнем заседании, – писал он, – был вопрос о контрпретензиях. Я категорически отвел предложение английской делегации отложить этот вопрос вместе с вопросом о довоенных долгах. Английская делегация выразила опасение, что мы можем требовать покрытия всей суммы английских претензий нашими контрпретензиями; я, считаясь с директивами, заявил, что мы признаем необходимость известного сальдо в пользу Англии, не предрешая теперь ни формы, ни размеров этого сальдо».[591]

Заседание 20 мая началось с заявления Раковского относительно спорных экономических вопросов – претензий по довоенным долгам и претензий, не носивших непосредственно материального характера. Именно в этой речи Раковский огласил являвшуюся до сих пор секретной установку в отношении долгов, которая была утверждена в Москве, несколько, однако, ее откорректировав в сторону смягчения. Он заявил о согласии, при условии заключения при содействии британского правительства дополнительного займа, на покрытие долгов России в отношении британских подданных на следующих основаниях: удовлетворяются претензии лишь тех, кто владел русскими ценными бумагами до марта 1917 г. и в дальнейшем активно не выступал против советской власти; учитываются сокращение территории России, доход государства, рентабельность предприятий, а также курсовые и валютные изменения, отразившиеся на биржевой стоимости займов; большая часть полученного в Великобритании займа будет израсходована на заказы и закупки в ней же.

На заседании был обсужден поставленный Понсоби вопрос о претензиях граждан. Согласившись с его обсуждением, Раковский заявил, что с советской стороны заявлена лишь одна частная претензия – гражданина Г. В. Чичерина, который сидел в британском концентрационном лагере. Эти слова были встречены сдержанным, вежливым смехом.[592]

Острая дискуссия развернулась на заседании 27 мая. Она открылась настоятельным требованием главы британской делегации, чтобы партнеры высказали мнения о частных претензиях. Не возражая дать ответ по существу, Раковский все же счел необходимым заслушать соображения британской стороны по общей формуле ликвидации довоенных долгов, высказанной им на прошлом заседании, имея в виду, что английская делегация изложила свое мнение только по одному пункту этой формулы – о займе. В словах советского делегата звучала настойчивость: «Я желал бы знать, когда британская делегация будет в состоянии высказать свое мнение по всей формуле». В ответ на дипломатические увертки Понсоби он опять попытался вывести партнера на общую формулу по всем претензиям. Раковский заверял в стремлении СССР достичь соглашения с британским правительством. Но если от СССР будут требовать, чтобы он принял на себя обязательства, которые выше сил его бюджета и экономики в целом, то соглашение окажется невозможным. В результате британская сторона пошла на первую существенную уступку. Понсоби заявил, что он не настаивает на полной уплате довоенных долгов. Это дало возможность перейти к деловому обсуждению претензий по отдельным группам – за национализированную собственность, к банкам, фирмам и т. д.[593]

Комментируя итоги этого заседания, Раковский писал в Москву: «Я ожидал, что заседание пройдет гораздо глаже, чем оказалось».[594] Даже такой опытный уже дипломат не предвидел всех препятствий, подводных камней, на которые вновь и вновь натыкались переговоры.

Как обычно бывает в таких случаях, главные вопросы решались, однако, не на официальных заседаниях, а в разговорах с глазу на глаз.

В значительной степени им способствовало укрепление официального статуса советского полпреда после его представления королю.

Несколько месяцев британская сторона тянула с этим протокольным актом, только после которого фамилии Раковского и его сотрудников могли быть внесены в списки лиц, приглашаемых на дипломатические приемы ко двору. Трудно объяснить причины затяжки. Скорее всего, главной среди них были соображения о нестабильности англо-советских отношений, непрочности правительства лейбористов, опасения по поводу возможного разрыва отношений при возвращении к власти консерваторов. Лишь 18 мая Раковский получил письмо Понсоби с приглашением на прием, на котором он должен был сам представиться королю и представить всех официальных ответственных сотрудников полпредства. Сообщая в тот же день об этом Литвинову, Раковский обратил внимание и на то, что за две недели до того в Букингемский дворец была приглашена его супруга Александрина Георгиевна, которая была вынуждена прослушать реферат о помощи слепым, прочитанный графиней Орской, невесткой короля.[595]

Прием состоялся в понедельник, 2 июня.[596] Через день Раковский несколько иронично рассказал о нем в письме Чичерину, заново переживая эту ранее, казалось бы, совершенно немыслимую для революционера и рьяного антимонархиста ситуацию: «Я представил ему своих сотрудников… Характер церемонии таков, что к королю не приближаются, а остаются от него на известном расстоянии, так что даже руки не подавали. Это скучнейшая церемония, во время которой перед королем проходят дипломаты, министры и сотни лиц парламента, офицерства, чиновничества, судей, имена которых называют королю, а он им отвечает только поклоном. Таким образом мы уже вошли в дворцовую хронику и нам даже сообщили, что король благоволил заявить в семейном кругу, что мы на него произвели хорошее впечатление, но что не умеем одеваться».[597]

Тема придворного этикета и придворной моды присутствовала и в шутливом разговоре Раковского и Троцкого, когда им вскоре пришлось встретиться в Москве. Вот как выглядел этот эпизод в воспоминаниях Троцкого:

«– Ты представлялся, говорят, британскому королю? – спрашивал я Раковского в один из его приездов в Москву.

В его глазах заиграли веселые огоньки.

– Представлялся.

– В коротких панталонах?

– В коротких панталонах.

– Не в парике ли?

– Нет, без парика.

– Ну и что же?

– Интересно, – ответил он.

Мы смотрели друг на друга и смеялись. Но ни у меня не оказалось желания спрашивать, ни у него рассказывать, в чем же, собственно, состояло “интересное” при этой не совсем обычной встрече революционера, высланного девять раз из разных стран Европы, и императора Индии».[598]