Длань Одиночества (СИ) - Дитятин Николай Константинович

Он задумался.

— А как это должно было произойти? Одиночество заперто в Максиме, но она в недосягаемости. Как должна была произойти передача?

Котожрица и Все поравнялись с ним.

— Насколько я знаю, — сказала сущность любви, — этого можно достичь только при близком контакте. Обычно это происходило в Интеллектуальном, потому что раньше носители никогда не сбегали. Тебя вели туда, чтобы спровоцировать Максиме. Заманить ее в ловушку. Так как Максиме носитель с большим стажем, Ложа надеялась, что она не устоит перед искушением увидеть другого человека.

— Одиночество можно передать где угодно? — спросил Никас.

— Как я уже сказала, важен лишь близкий контакт и готовность стать носителем. Раньше это сопровождалось серьезным церемониалом.

Котожрица помолчала, помогая Все вытереть остатки крови.

— Подразумевалось, что ты отнимешь Одиночество у Максиме, чтобы лишить ее силы.

— Она бы ни за что не отдала его, — возразил Никас. — Она очень серьезно настроена. По мне это, думаю, заметно! Был какой-то план на этот случай?

— Убить ее.

Аркас запрокинул голову.

— Повтори.

— Убить Максиме. Послушай, Аркас. Альфа мне многое рассказал перед рассредоточением. Ты особая жертва. Девелу повезло, что ты стал следующим, потому что ты можешь делать вещи. Необходимые вещи. Носители до тебя были слишком инертными.

Аркас рассмеялся.

— Особенно Максиме?

— Клянусь Терпеливым Котом в Доме Где Есть Ребенок, — Котожрица дернула ушами. — Ее инициация была ошибкой, которую Девел совершил будучи слабым. Единственный раз, когда он позволил себе отойти от традиционного набора носителей, он обрек нас на цепь событий, приведшей Многомирье к нынешнему состоянию.

— Ну, вы все получили, что заслуживали в ее лице, — добавил Аркас цинично.

— Возможно, — не стала отрицать Котожрица. — Как бы то ни было, Многомирью нужен был боец. Готовый… К крайним мерам.

— Я не стану убивать ее. Не смогу.

— А ведь она хотела сделать это с тобой. Ей это почти удалось.

Ветер завыл громе обычного, стал горячим. Все отступили в сторону, наблюдая, как трепещут края разрывов. Далекий грохот перекатывался и ухал. Где-то в Многомирье огонь снова пировал.

— Я догадывался, что меня поимели во благо Многомирья, — сказал Аркас, облизывая пересохшие губы. — И мне, собственно, уже все равно, насколько лживы те, кто меня окружает. Потому что я точно знаю, чем это все закончится.

— Чем? — спросила Котожрица.

— Все умрут! — воскликнул Аркас. — Чем это еще может закончиться? Я тебе скажу, кошко-девочка, что вы напрасно на меня надеетесь. Максиме намного сильнее. Да, я хочу добраться до нее, но только для того, чтобы поговорить. Я не смогу убить ее не только потому, что меня держат в узде строгие моральные принципы. Она просто раздавит меня силой Одиночества. И никогда, никогда, — слышишь меня? — не отдаст его.

Котожрица икнула. Все непонимающе переводил взгляд от собеседника к собеседнику.

— Она уверена, что ничего уже не исправить. Как тебя зовут?

— Котожрица.

— Так вот, Котожрица, я бы на твоем месте не таскался за мной, а пошел бы повеселился, пока не поздно. И кроманьонца этого забери, пусть он хотя бы партейку в бильярд сыграет перед смертью.

Образ любви смотрел на Никаса упрямо и, вновь, осуждающе. Человек глядел в ответ некоторое время, а потом решил обойти Котожрицу и отправится дальше. Та мгновенно схватила его за предплечье, надавив на рану.

— Ах ты… Я тебе уши оборву, если сделаешь так еще раз!

— По-твоему Альфа и Аппендикс погибли напрасно? — свирепо спросила Котожрица.

— Какой еще аппендикс?!

— Мой друг! — вскричал образ любви. — Он делал в два раза больше, чем мог, потому что у него было за что сражаться! Я готова делать в двадцать раз больше по той же причине! А ты ноешь и рассусоливаешь! Все потому, что тебя ничего не волнует. Ты никого не ценишь и готов плыть по течению, равнодушно наблюдая, как берега заливает нашей кровью!

— Наивная речь. Давай скажи еще: «если не веришь в себя, верь в меня, которая верит в тебя». Я пытаюсь быть реалистом, Котожрица. Мне нужно рассуждать здраво, пока я еще способен на это.

Отступив на шаг, Никас, все-таки, обошел девушку. Та не спускала с него глаз.

— Мы можем пойти с тобой?

— Клянусь Фантазией, почему ты прицепилась к нам обоим? Отпусти бедного дикаря.

— Я Пойду Туда Же.

Шагов через двадцать, Аркас сделал короткое движение головой.

Нож действительно был сделан из кости. Отделенная конечность была с ней. Почему? Это очень странное занятие, мастерить нож из собственных останков. Конечно, предательница — безумна. Но была ли она такой всегда?

Осторожно ощупывая узкое лезвие, Ирония чувствовала изменения в своей сущности. Та трепетала от контакта с настолько злым предметом. Этот фрагмент реальности казался почти ненастоящим из-за сокрытых в нем эмоций и воспоминаний. Сам стал какой-то давней идеей, твердым намерением. Хотела ли она убить кого-то или покончить со своей жизнью? Нож не отвечал, только рычал и злился, обжигая пальцы.

Полировки не было. Кость просто расщепили, разгрызли, получив острый обломок. Рукоять была обмотана волосами. Ирония пыталась что-то понять из змеиного шипения ножа. Его рассказ мог бы дать полезную информацию. Но оружие отталкивало дикостью и просило крови. Возможно, если дать ему то, что он хочет…

Кровь Аркаса запеклась на острие. Ирония осторожно тронула ее кончиком подвижного языка. Вкус создателя возбудил ее, на мгновенье она почувствовала желание отпить свежей жидкости, красной как цвет жизни. К тому же, она явственно ощутила частички яда, который Цинизм впрыскивал в жилы носителя.

Ирония не хотела поддаваться зову ножа, но искушение подслушать мысли предательницы, было слишком велико. Прижав лезкие к впалому животу, Ирония повела им сверху вниз, чуть наращивая давление. Возбуждение стало обжигающим, когда кровь Аркаса проникла в разрез. Колючая страсть стремилась снизу вверх. Серьезность, воля и честь, пропали в тени растущего желания. Жажды соединится с создателем и Цинизмом одновременно. Сойти нагим телом в этот водоворот противоположных сил.

Ее сущность легко разошлась. Лезвие начало свое порочное погружение. Все глубже и опаснее. Ирония стонала, извивалась, бредила чужими воспоминаниями. Она видела людей переполненных негативом. Почти зверей, которым ничего не дала разумность.

Ирония протолкнула лезвие еще чуть глубже, мягко вращая его. Удовольствие и страх боролись в ней. Несколько раз возбуждение достигало предела и тогда Ирония громко, заикаясь и вздрагивая, выкрикивала чужие слова.

— Ты больше никого не спасешь! Больше никого, сука!

Она увидела тесак. Им рубили так много и часто, что он зазубрился. На нем несколько раз меняли деревянную рукоять. Потому что дерево впитывало кровь и размягчалось. Гниющие половинки рукояти ходили ходуном на ржавых креплениях.

Еще чуть глубже.

Теперь Ирония увидела Максиме. Та стояла перед ней, словно живая. Глядела, не скрывая презрение, но хорошо пряча жалость. Она подошла вплотную, наблюдая за спазмами Иронии. Взяла ее руку и стала толкать нож еще глубже.

Ее рот приоткрылся от желания.

— Я расскажу тебе, как это было. Пять охотников. Пять браконьеров. Они охотились за тиграми. Убивали их ради шкур и пенисов. Я бы никогда с ними не встретилась, если бы не этот проклятый топливный клапан. Понимаешь, старший механик все уши мне прожужжал насчет левого патрубка. Я долго забивала на это, потому что он был в порядке. Но панель показывала неисправность. Панель ошибалась, а не я. Механик был очень настойчив. Я поменяла патрубок. Но повредила клапан. Как, не знаю. Возможно туда упал болт, который я случайно смахнула локтем. Возможно, туда сам Девел насрал, когда я отвернулась. И я упала в джунглях. Немного обожгло спину. Я везунчик, говорила я. Везунчик.

Максиме давила. Ее рука уже по локоть погрузилась в сущность. Ирония почувствовала, что умирает. Еще немного и лезвие нарушит ее концентрацию.