Лето в пионерском галстуке - Катерина Сильванова

Маша на меня наговаривает. Она вообще очень странно себя ведёт, ты заметил? Слишком часто появляется рядом с нами…

— А ты не преувеличиваешь?

Увидев чуть снисходительную улыбку Володи, Юрка смутился. Наверняка он подумал, что Юрка слишком хорошо помнит их танец и до сих пор ревнует, поэтому готов обличить Машу в чём угодно. И если Володя действительно думал так, то он был прав. Пылкое Юркино желание выскочить из кустов и поймать шпионку с поличным было вызвано именно ревностью. Но аргументы в защиту своей теории у Юрки тоже нашлись:

— Она не первый раз гуляет по ночам. Помнишь, тогда Ира пришла в театр и на меня набросилась, мол, что я с Машей делал и где гулял? А ведь и правда, где бы мы ни были, она всё время рядом. Володь, мы должны рассказать про её прогулки!

— Разберись сначала с Ириной.

И Юрка отправился к ней почти сразу. Всё равно настроение у него было испорчено, а на Володю опять нашла паранойя, и он постоянно замирал, прислушиваясь, оглядывался по сторонам и не позволял касаться даже своей руки. А вечер уже подходил к концу.

Наскоро попрощавшись с Володей, Юрка вернулся в свой отряд и нашёл вожатую. Ожидал, что она с порога нахмурит брови и закричит, уже приготовился лепетать оправдания, но Ира уставилась удивлённо и ответила:

— Вообще-то нет, не искала. — Юрка уже подставил руки ловить челюсть, как Ира ойкнула. — А где ты, кстати, был?

— С Володей.

— Ты вообще видел сколько времени?! Юра, отбой для кого играют?! Если ты задерживаешься, то должен предупредить!

Юрка засыпал, борясь со смешанными, полными тревоги чувствами. Вокруг Володи постоянно вилось много девушек, но Юрке казалось, что Маша мелькает уж слишком часто. Должно быть, это всё-таки ревность. И вдобавок он, видимо, заразился Володиной паранойей.

Глава 14. Клянусь. Никогда!

До премьеры спектакля осталось всего ничего времени. Стоя у умывальников, сонный и продрогший от ледяной воды Юрка аж вспотел и проснулся, как только услышал из уст Володи страшное слово «послезавтра». Впрочем, страшным оно оказалось не только для Володи с Юркой, но и для всей труппы в целом.

Пропустив зарядку, Юрка удрал в театр, чтобы всецело заняться повторением «Колыбельной», и остался там на весь день, поэтому нервозность Володи мало его затронула. Чего нельзя было сказать об остальных ребятах, а им пришлось очень несладко. Ужасно негодуя, что вчерашний день выпал из-за праздника в лагере, худрук с самого утра принялся выдергивать актеров по трое, по двое и даже поодиночке с общественных работ и развлечений, чтобы без устали прогонять с ними отдельные сцены по десятку раз.

К спектаклю привлекли два кружка — кройки и шитья и художественный. Если вооруженные Ксюшиными эскизами портные работали в поте лица, то художники, по мнению Володи, филонили. Ребята не успевали нарисовать столько декораций, сколько требовалось для спектакля, и Володя забрал у них несколько эскизов и набросков, чтобы раскрасить самому с помощью актёров и волонтёров вроде Матвеева.

Юрка же в отношении спектакля оставался совершенно спокойным. Он не сомневался, что такими темпами они всё успеют. Его мучило совсем другое: время заканчивалось не только у актёров, но и у них с Володей тоже.

Володя это понимал и действовал. Он умудрился в таком плотном графике найти окна и дважды забежать к Юрке в кинозал, чтобы быстро чмокнуть в щёку и потрепать по голове.

Но Юрка всё равно грустил. В грусти «Колыбельная» звучала великолепно, но даже это не радовало. По-настоящему его радовало только одно: время, которое они проводили вдвоем, было исключительно их временем. И если мгновения рядом, нежные, но молниеносно быстрые взгляды наполняли его душу счастьем, то двухчасового отбоя Юрка ждал с замиранием сердца. Наконец они смогут по-настоящему побыть вдвоем! Остаться наедине и наплевать на все эти репетиции, декорации и прочее. Наслаждаться жизнью и дышать полной грудью, чтобы запомнить друг друга и это лето как самое волшебное, что было в их жизни.

* * *

— Мы всё никак не доплывём до барельефа из твоей страшилки, — подмигнул Володя, бренча в кармане ключами от лодочной станции. — Это уже стало какой-то традицией — искать поводы, но даже не попробовать добраться дотуда.

Юрка хотел было возразить, что сегодняшний день выдался пасмурным, что может полить дождь, но передумал — велика ли беда промокнуть?

Они спустились по тропинке до лодочной станции, сели в лодку и отправились в том же направлении, что и раньше. В этот раз Юрка усадил за вёсла Володю — пусть теперь он гребёт против течения. Володя не жаловался, но на полпути стало заметно, что устал, и Юрка его сменил — до места, где стоял барельеф, плыть пришлось гораздо дольше, чем до заводи с лилиями.

«Руины», как Юрка называл это место, представляли собой неровное заросшее травой поле, окруженное редким сосновым бором. Неизвестно, усадьба стояла здесь раньше или церковь, но на то, что здесь действительно что-то было, указывали остатки стен и холмики фундамента. Стоит только приглядеться, и вот они — торчат в высокой траве.

Но их путь лежал дальше, к пролеску, у подножья которого раскинулись заросли дикого вьюна. Из пышной живой изгороди, усыпанной, словно звездочками, маленькими белыми цветками, проглядывала обычная замшелая стена. Подойдя вплотную, Юрка посмотрел на ничего не понимающего Володю и, раздвинув пушистые ветки, хмыкнул:

— Эта стена и есть барельеф.

— Она, конечно, очень старая, но явно не… Погоди-ка!

Володя прищурился и, разглядев под тонким слоем мха едва заметную выпуклую фигуру, охнул, но не успел и слова сказать, как Юрка упал на колени и принялся отрывать вьюн и мох.

— Осторожнее, вьюн — это лозинка, она ядовитая!

— Откуда ты всё это знаешь? Ботаник, что ли? — Юрка задумчиво почесал затылок.

— Да просто бабуля у меня цветовод-любитель.

Пожав плечами, Володя вынул из кармана шорт тетрадку, которую неизменно носил с собой, и вырвал оттуда пару листов. Вооружившись бумагой, ребята принялись снимать с барельефа лозинку и отрывать мох. Вскоре из-за живого бархата показался женский профиль, затем шея и грудь, а