Фальшивые червонцы - Ариф Васильевич Сапаров

Вдвоем с Филиппом Изотовичем, отсекром сельской партячейки, обнаружили они тогда ниточку поиска. Едва приметную, тоненькую, казалось бы, ничего особенного не сулившую, а привела эта ниточка к открытиям чрезвычайной важности, сенсацию вызвала поистине международную.

Итогом всего стали два судебных процесса — в Ленинграде и в Берлине. Одновременных, одинаково привлекших внимание людей, дополняющих и как бы опровергающих друг друга.

Такова логика классовой борьбы. Сколько ни возмущайся, сколько ни протестуй, ничего тут изменить нельзя.

Дело все в судьях, в диаметральной противоположности их задач. Ленинградские судьи намерены выявить правду до конца, они считают это своим гражданским долгом, а берлинские, напротив, стараются упрятать ее в мутной пене злобной антисоветчины, в хитростях и выкрутасах юриспруденции.

Процесс в Ленинграде начался за день до берлинского. На открытие его Сергей Цаплин попасть не сумел, помешали срочные задания. В зал суда, битком набитый народом, пришел к концу перекрестного допроса Альберта Христиановича Шиллера.

Серый Волк и на судебном заседании остался верным излюбленной своей тактике. Петлял, как умел, всячески увиливал от разящих прямых вопросов прокурора или пытался встать в позу благородного рыцаря монархической идеи, который, дескать, связан офицерской клятвой и выдавать секреты не имеет права. Это уж и вовсе было смешно, потому что через минуту-другую «рыцаря» публично уличали во вранье, в вопиющей непоследовательности.

Очередной такой эпизодик, вызвав веселое оживление всех присутствующих, разыгрался на глазах Сергея Цаплина. Прокурор уточнял характер взаимоотношений между генералом Глазенапом и Уинстоном Черчиллем, несомненно посвященным в тайны шайки фальшивомонетчиков.

— Я просил бы позволить мне воздержаться от ответа на этот вопрос...

— Почему?

— Я не имею возможности касаться этой темы, — привычно заюлил Серый Волк. — Я давал честное слово офицера...

— Опять, значит, клятва? — понимающе усмехнулся прокурор. — Прошу в таком случае огласить собственноручные показания обвиняемого Шиллера, которые им были даны в ходе предварительного следствия. Том второй, страница двести одиннадцатая...

Сергей Цаплин показания эти знал наизусть. Пока председательствующий, надев очки, искал нужную страницу, он с любопытством приглядывался к обитателям скамьи подсудимых.

Жалкое зрелище представляли его старые знакомцы, на разоблачение которых потрачено столько сил и энергии. Даже на людей непохожи, хорьки какие-то злобные. Будут, конечно, лгать, как лжет сейчас Серый Волк, будут изворачиваться и любыми способами преуменьшать свою ответственность, но от возмездия им не уйти, — улики собраны бесспорные.

— Странная, однако, у вас клятва, — насмешливо резюмировал прокурор, когда чтение закончилось. — У следователя вы ее запросто нарушаете, на суде между тем рядитесь в тогу верного офицерскому слову. Когда же вы правдивы, Шиллер?

— Не знаю... Затрудняюсь ответить на этот вопрос...

— В собственноручных показаниях вы писали правду?

— Да, правду.

— А на суде не хотели бы повторять ее во всеуслышание? На суде вам хочется выглядеть верным офицерской клятве?

— Да, это так.

— Стало быть, и капитал желаете приобрести, и невинность соблюсти? Я правильно вас понимаю, Шиллер? Или я ошибаюсь?

Серый Волк отмалчивался, в публике раздавались громкие смешки. Прокурор тоже улыбнулся и заявил, что вопросов к подсудимому пока не имеет.

В перерыве Сергея Цаплина окликнул Филипп Изотович Окунев, называвший его по-прежнему товарищем Морозовым.

За год, минувший после их знакомства, староладожский отсекр совсем не изменился, только повеселее стал, поразговорчивей. С удовольствием сообщил, что злополучный выговор начальство отменило, признав наложенным по ошибке, и даже раскошелилось на денежную премию.

— Знаю, — рассеянно сказал Сергей Цаплин, думая совсем о другом. Сказал, и тут же понял, что вряд ли следовало говорить.

— А откуда ты знаешь, браток? — вцепился в него Филипп Изотович. — Тебе что, по осоавиахимовской линии сообщили?

— Слышал от кого-то из товарищей, теперь уж не припомню...

— Не твоя ли это работка, дорогой товарищ Морозов? То-то я соображаю про себя, с чего бы нашему почтовому начальству быть настолько сознательным...

— При чем тут я, Филипп Изотович? Отменили и правильно сделали, головотяпские приказы надо отменять...

— Ну ни при чем — и ладно, тебе виднее. А как твое мнение насчет жуликов этих? Нашего-то церковного служку видел? Достукался, сукин сын, доловчился. Жалко, дочки здесь нет, полюбовалась бы на него...

Поговорили они минут пять и разошлись. Сергею Цаплину надо было спешить на Гороховую, новые заботы и новые задания торопили его, не оставляя времени на посещение судебных заседаний. Да и нужды не было заново выслушивать вранье изобличенных врагов. Разберутся во всем судьи, воздадут каждому по заслугам: это ведь не Берлин, это Ленинград.

В Берлине было мерзопакостно.

Под флагом беспристрастного суда над фальшивомонетчиками Карумидзе и Садатарашвили разыгрывалась постыдная инсценировка буржуазного классового правосудия, имеющая единственной целью оболгать и ошельмовать страну социализма.

Перед судьями высились внушительные груды вещественных доказательств преступной деятельности обвиняемых.

Сотни килограммов бумаги с водяными знаками, на которой печатались фальшивые десятирублевки, плотные пачки готовой продукции, искусно сработанные типографские формы и клише.

Но разговор шел не об уголовщине, не о нарушении законов Германии. Судейская трибуна использовалась главным образом для разнузданной клеветы на Советскую власть.

Клеветали Карумидзе и Садатарашвили, изображая из себя идейных противников диктатуры пролетариата. Клеветали их адвокаты, дружно подвывала в общем хоре правая фашиствующая пресса.

Отыскался и соответствующий эксперт — финансист из Дармштадта, всерьез утверждавший, что советские червонцы нельзя рассматривать как валюту, поскольку законы СССР запрещают их ввоз и вывоз, а посему, дескать, в действиях обвиняемых не усматривается состава преступления.

Дошло до крайностей. Прокурор как представитель обвинения в основном помалкивал, уткнувшись в свои бумаги, а если и задавал порой вопросы обвиняемым, то весьма осторожные, предупредительные. «Активность» его взбесила антисоветчиков, и в адрес бедного прокурора посыпались десятки анонимных писем, угрожающих физической расправой в случае осуждения обвиняемых.

Авторы анонимок утруждали себя напрасно.

Берлинские судьи оказались на высоте норм буржуазного правосудия и лихо подвели фальшивомонетчиков под амнистию, прекратив уголовное преследование.

Военная коллегия Верховного Суда СССР, как и следовало надеяться, сурово осудила Шиллера, Федотова, Карташева и других распространителей фальшивок. Собравшиеся в зале суда ленинградцы встретили ее приговор одобрительными аплодисментами.

На этом, собственно, и кончается наш рассказ о фальшивых червонцах и о молодом чекисте Сергее Цаплине, блистательно выдержавшем трудный экзамен на зрелость.

Правда, спустя несколько лет Сергею Цаплину довелось повстречаться и побеседовать с Петром Владимировичем Глазенапом, о котором знал он гораздо больше, чем мог думать генерал. Назывался он тогда не Сергеем Цаплиным, и не в родном Ленинграде случилась их нечаянная встреча, но это, пожалуй, тема для