Хлеб - Юрий Черниченко

Чтобы лидировать, селекционер должен жить минимум вдвое быстрее полевода, то есть получать хотя бы два поколения гибридов в год. Способа два: теплицы или использование районов с теплой зимой (этим путем шел, мы знаем, Борлауг). Есть у нас теплицы? Теперь да, два года назад в Западной Европе закуплено двадцать таких устройств, ускорителей зернового прогресса. На ящиках с точным оборудованием стоит требование — «хранить в закрытом помещении». Сибниисхоз в Омске хранил то добро во дворе, под снегом и дождем. А почему, собственно, хранил, не собрал и не пустил сразу, как экстреннейший объект — ведь золото плачено? Почему вообще из двух десятков теплиц только две на сегодня в деле? Ну, тут объяснят подробно: проекты, привязки, некому строить, трудно с кирпичом… А вот почему теплые районы Грузии не используются как теплица под открытым небом, чтобы осенью тут посеять, а к весне материал успел, скажем, на Алтай, — этому и объяснений не услышишь.

Оно и спрашивать, если серьезно, незачем, потому что буквально всем, от рядового лаборанта до президента ВАСХНИЛ, первопричина ясна. Нет единого хозяина, нет полноправного и ответственного кормчего пшеничной селекции, каким в былые годы служил Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур, он же, позднее, — ВИР. В разных зонах создано двадцать семь селекционных центров, но старая немочь — распыленность — проникла и сюда: подчинены эти центры пяти разным органам, приданы зональным институтам. Зональный же институт, известно, это ВАСХНИЛ в миниатюре, и внутри его средства и силы распыляются уже меж направлениями, а их не меньше, чем тварей в ковчеге у Ноя. В итоге те селекционеры, что у Минсельхоза Федерации, получают от семи до восьми процентов средств, ассигнованных комплексным институтам, и было б наивностью ждать, что при таком внимании с делянок быстро исчезнет убогое «вульгарье».

«Считать важнейшей задачей выведение неполегающих и устойчивых против болезней сортов и гибридов зерновых культур для возделывания их на орошаемых и осушенных землях, а также в условиях применения высоких доз минеральных удобрений», — гласят Директивы XXI съезда партии. Проблема прочной иммунной соломины поставлена в число важнейших задач государства!

Полтава должна прийти.

Апрель 1972 г.

VI

Жанр поздравительной открытки известен: «Доброго здоровья и успехов в труде»… Чаще же и это уже напечатано, довольно личной подписи. Но, как и всюду, бывают исключения.

«Уважаемый Ю. Д., Вы неоднократно и подчас квалифицированно выступали по вопросам степного земледелия…»

Так начиналась открытка Александра Ивановича Бараева, и по многозначительному «подчас» адресат легко понял, что очерк «Лес и чернозем» отнюдь не забыт. Но дальше.

Дальше на левой стороне двустворчатой карточки сообщалось, что «целинные урожаи последних трех лет подтвердили эффективность почвозащитной системы земледелия, внедренной ныне на площади более 20 млн. гектаров». Практически достигнуто удвоение сборов, и случайности в этом нет, налицо закономерность, ибо проявляется на значительной территории, а времени достаточно для выводов.

Правая сторона представляла таблицу динамики урожаев основных регионов целины за тринадцать лет.

Цифры великолепны, и счастлив агроном, могущий подписаться под такой сводкой.

Целиноградская область до внедрения почвозащитной системы собирала по 6 центнеров зерна с гектара (в среднем за пятилетие 1961–1965 гг.). В период освоения системы (1966–1970 гг.) она получила по семь, а освоив основные элементы, подняла урожай в среднем за трехлетие 1971–1973 годов до 11,9 центнера. Прибавка составила 5,9 центнера.

Для Кокчетавской области ряд цифр таков: 6–9,5—13,7. Подъем на 7,7 центнера.

По Алтаю соответственно: 7–9,9—16,1. Прирост 9,1 центнера.

Опытное хозяйство института: 11,2—13,9—18,6. Сбор возрос на 7,4 центнера.

Разумеющему довольно. Толковать, что сложный технически и психологически переход к плоскорезу, к сохранению стерни, узаконение паров и новых сроков сева смирили и пыльный пожар, и разгул сорняков, — толковать об этом незачем, да и негде: открытка мала.

Оборотная сторона — глянцевая, чернила держались плохо — утверждала, что «эффективность системы тотчас упадет, если исключить какое-то звено». А попытки сократить паровой клин и нарушить полевые севообороты с короткой ротацией не прекращаются. Широкая печать, помогавшая внедрению системы, ослабила внимание к целинным проблемам. А рост урожаев вызвал новые сложности: хозяйства плохо вооружены против осенней непогоды, техника не отвечает задачам. Близкое двадцатилетие целины нужно осветить по-деловому, способствуя развитию первых успехов и распространению принципов почвозащиты на европейскую часть страны. Следовали настоятельное приглашение в Целиноград и подпись.

Вот так, без юмора. Если не считать юмористичным сам факт, что итог трудов целой научной школы вместе с задачами на будущее умещен на поздравительной карточке к годовщине Октября.

Касательно памятливого «подчас»… Черные бури зимы 1969 года на Кубани и Украине ошеломили и потребовали немедленного ответа: что делать? Кубанские агрономы корень бед видели в том, что край плохо занимался лесозащитой. Полосы были посажены безграмотно, система не создана, вот ветер и разбойничает. Такой взгляд опирался на докучаевскую, облесительную тенденцию. Бараев объезжал бедствующие районы с одним категоричным требованием: поле должно само защищать себя! Если уж в историю, то этот взгляд восходит к работам А. А. Измаильского, друга и оппонента В. В. Докучаева. Кубанцам линия целинного академика была непонятна, с казацкой солью ситуацию определяли так: «Учил поп ксендза службу править…» Мой первый газетный подвал «Лес и чернозем» поддерживал близкую кубанцам лесозащиту. Он-то и дал мне возможность испытать на себе бараевский характер.

Прилетев спустя несколько месяцев в Целиноград, я узнал, что Александр Иванович в больнице — гипертонический криз. Докторша сказала: повлияли поездки по югу, там отчего-то сильно нервничал, но навестить, конечно, можно — «помня, что идете к больному».

Бараева я увидел в затененной первой зеленью беседке, он был в халате, читал. То-то обрадуется — я привез ему фолкнеровское «Безумие пахаря», эту книгу из его библиотеки не раз «уводили».

— Здравствуйте, Александр Иванович, с самолета — и к вам…

Молчание. Ни руки, ни кивка. Не узнает?! Но ведь столько лет…

— Напрасно спешили. Пишите дальше «Лес и чернозем», я вам не помощник. И не затрудняйтесь посещением института.

И ведь не академическое чудачество — злость стопроцентная, будто я сотворил ему личную пакость.

— Вы помогаете эрозии! Пятнадцать лет надо лесополосе, чтобы вырасти, а потом? Потом занесет до макушек, как под Армавиром! Вы ведь видели это сами, но криводушно внушаете: сажай лес! Четверть миллиона гектаров отдать под полосы, чтобы получить новые наносы чернозема? Вреднее ахинеи я не читал!

Меня дернула нелегкая возражать. Хорошо Бараеву насаждать канадский комплекс в казахских степях, но как с ним идти на юг? Да и сама целина за лес берется. Вон совхоз «Кулундинский» — в пух был разбит ветром, а прикрыл поля березой, тополем, ожил, сеет…

— Да он пропадет через три года, ваш кулундинский лес, не даст веника на баню! Вы ни шиша не поняли в южном земледелии: с озимями легче защитить почвы, чем тут, на целине! Ваши писания на руку рутинеру!

Из сада меня вытолкали взашей. Напуганная шумом докторша гарантировала, что такого склочника больше в больницу не пустят.

Охлаждался я после диспута в ближнем Ишиме. Дудки, оставлю Эдварда Фолкнера у себя. Брань на вороту не виснет, но явный же загиб у Бараева с лесом. У корреспондентов собственная гордость…

Впрочем, соразмерим величины: кто такой газетчик? Да сюда приезжали полновластные хозяева агробиологии, требовали сеять рано, до всходов сорняка, и даже им, полновластным, Бараев прилюдно заявил: эта ахинея погубит целинные урожаи!.. В Целиноград привезли Наливайко, олицетворявшего «пропашную систему», Хрущев сказал, что западный фермер взял бы наставником Наливайко и прогнал бы Бараева. Тут не критикой пахло, а — «быть или не быть». Ради сохранения института, ради зарождающейся школы, самой целины, наконец, можно бы вслух покаяться, а про себя твердить: «все-таки вертится». А Бараев? Он и тогда в полный голос твердил: «вертится», нужен пар, ранний сев вреден… В итоге «пыльный котел» моей Кулунды стал варить сильную пшеницу. Надо, выходит, хранить право ученого на резкость и прямоту. И если все дело в корреспондентском смирении — я возвращаюсь к больнице!..

«Безумие пахаря» я протянул через забор. Бараев сказал, чтобы я надписал. Я надписал: «Главному агроному целины…»