Хлеб - Юрий Черниченко

В конце мая целина еще сеет, южный хлеб только выходит в трубку, а Иван Иванович уже способен назвать валовой сбор года, причем ошибка не превысит одного-двух миллионов тонн! Конечно, учет состояния хлебов, запасов влаги, предшественников, тьмы других составных, но и интуиция специалиста высшего ранга, неведомо как чувствующего все углы зернового поля в сто тридцать миллионов гектаров… Если в труде управления возможно что-то родственное несказуемому мастерству русака Левши, то к нему относится это умение из весны видеть осень. (Ставлю глаголы в прошедшем времени: достигнув шестидесяти, подписав отчет о самом высоком в истории сборе — год 1973-й, 222,5 миллиона тонн! — Иван Иванович ушел на пенсию. Засел за свою книгу.)

Так вот, в начале июня мне было сказано:

— Не для печати, конечно… Соберем около ста семидесяти миллионов.

Я переспросил. Это он для подъема духа? В пятилетке шестьдесят шестого — семидесятого годов (его же, Ивана Ивановича, данные) собирали в среднем по 167,6 миллиона, а сезоны шли безаварийные. Он всерьез ждет в такую лихую годину десяти миллиардов пудов?

— Помните, сто миллионов гектаров уже пропаровали. Целина свое даст.

Разговор расстроил: и Хорошилов в числе утешителей…

Не только грибов-ягод — зеленой травы не найти было к августу в лесах Большого Подмосковья. Усердно изводимые болота, угар осушения нарушили водный баланс. Торфопредприятия на радостях нагребли хеопсовы пирамиды топлива. А торф самовозгорается. Впрочем, пересохшие подмосковные, мещерские, муромские леса с густой сетью дорог и частоколом заводских труб, со среднерусской неряшливостью к огню не могли не загореться. Другое дело, что очаги пожаров можно было подавить раньше и дешевле.

Занялось под Шатурой и Ореховом-Зуевом. Седьмого августа дым погасил над столицей солнце. Удушливая мгла окутала великий город. Караваны торфа бикфордовыми шнурами тянулись к предместьям. У боров по кольцевой дороге дежурили колонны военных автоцистерн с водой. Город страдал.

В Мещоре, в колхозе «Большевик», верховой лесной пожар в четверть часа смахнул деревню Вековку. В семье Акима Васильевича Горшкова полдня считали погибшей сноху Тамару. Главный зоотехник колхоза, она выводила стадо из кольца огня, не могла дать знать о себе. Полковник, доложивший о полной эвакуации деревни Нармучь, вдруг заметил у самой стены огня черную «Волгу» и старика — он гасил летевшие головни. На злой окрик офицера тот ответил: «Идите к чертям, я здесь родился!» В старике узнали Горшкова.

Долгожданного дождя Гидрометцентр не сумел предсказать даже за день. Вечером 24 августа ливень омывал башни, дубравы, заводские крыши города, а ротации все крутили газетные тиражи с прогнозом на сушь и зной. Синоптикам пришлось печатно извиняться. Дожди помогли сковать огонь, очистили воздух, но до белых мух курились остатки торфяных караванов по берегам Клязьмы, Оки и Гуся.

— Иван Иванович, лечу на целину. Как оно с хлебом?

— Я же говорил. Сто семьдесят миллионов плюс-минус один процент…

Яровой клин мучился без солнца. Хлеб не добрал градусов двести плюсовых температур, а уже и солома его была назначена фермам Поволжья. В сентябре поля старой пшеницы «мильтурум» угнетающе зеленели, даже в Кулунде копны обмолоченной соломы были редкостью, а север слал и слал полчища низких туч.

Но поля были здоровы, хлеба — мощны. В тяжкий год проявилась вся стратегическая важность исцеления целины паром и плоскорезом: за Уралом был создан противовес озимому клину юга. Дозреть силы хватило, но с технической оснащенностью даже шестидесятых годов целинный урожай 1972-го неминуемо ушел бы под снег. Сила одолела силу: у Оби, Иртыша, Ишима страна сгрудила столько комбайнов, что нагрузка на агрегат впервые упала ниже полутораста гектаров. Сибиряки доказали двужильность, живые миллионы тонн были с боем взяты у непогоды.

Ошеломил урожай Алтая: 20 центнеров на круг по всему краю! Девять с половиной процентов паров — и удельное производство зерна стало выше канадского. Намолоты Кокчетава и Омска, Кустаная и Кургана, Целинограда и Новосибирска стали праздником на яровой улице. На запад потекли маршруты с зерном.

Призрак двадцать первого года рассеялся.

Противоборство стихиям отвлекло много сил и средств. Перебои в снабжении городов мясом, овощами, финансовые сложности у тысяч колхозов — все это пришло. Государство закупило немалое количество хлеба за океаном. Но не импорт объяснил, почему не дошло до очередей в булочных, до карточек. Валовой сбор составил 168,2 миллиона тонн — примерно по 600 килограммов зерна на жителя страны.

Осенью я зашел к Ивану Ивановичу покаяться в неверии своем и поздравить с удивительным: десять миллиардов пудов в такой исключительный год.

— Исключительный, вы говорите… Да, конечно. Я вот получил кое-какие данные — что заказывал, что само притекло. Есть, конечно, исключительность. Не в морозе, засухе, не в ветрах — они были, будут, не в Айове обитаем. Семьдесят процентов пашни — в засушливом поясе, чего ж тут дивиться… Исключительность момента в том, что в один год, по одной культуре можем получать и ноль, и сто центнеров с гектара! Ни прежнему крестьянину, ни будущему земледельцу такого разброса нам не объяснить. Вот, смотрите: урожай в девяносто пять центнеров, пшеница «Кавказ». Получил колхоз Дзержинского в Хмельницкой области. Это на богаре! Кировоградский колхоз «Заря коммунизма» кукурузы в сухом зерне — по сто шесть центнеров… В засуху! А десять с половиной миллионов гектаров дали не нолевой, а как бы отрицательный сбор — пропали семена, удобрения, горючее. В Ворошиловграде, Донецке погибло восемьдесят процентов озимых, а на сортоучастках там же восемьдесят процентов хорошо перезимовало. Если температура на узле кущения действительно была смертной, пропасть должно было все! Что, колпак был какой-то над полями госсортсети? Да просто все сделали с желанием и умом. Вы понимаете, около ста центнеров на суходоле, в исключительный, как вы говорите, год, — и двадцать три центнера в среднем по стране на орошении, где ссылка на засуху отпадает! Ну, может ли что понять. бывший агроном или будущий? Были у них, семидесятников, сорта потенциалом под сто центнеров, почему же они брали от них четвертую часть возможного? Питания не хватало? Так надо было досыта накормить то, на что хватало удобрений, — зачем сеять больше, а получать меньше? Как заявлять, что озимая в несколько раз урожайней яровой пшеницы, а в натуре всего-то превышения иметь — четыре центнера за пятилетку? Где ж они, «разы»? Дико представить, но ведь даже в абсолютных цифрах сухой Алтай дает с сотни гектаров пашни больше зерна, чем благословенный Воронеж с дубравами, докучаевскими посадками, иным прочим. Смотрите, алтайцы за три года дали по 1026 центнеров с сотни га, ЦЧО — 972, Воронежская область — девятьсот тридцать. А у кого язык повернется сказать, что на Алтае хлеб добыть легче?.. Гвоздь момента в том, что на юге мы, как земледельцы, не отвечаем уровню своих же завоеваний в НТР. Погода только выявляет это, а вовсе тут не причиной.

Разговор этот (к нему Иван Иванович не раз возвращался при встречах) дал мысль: запрошу-ка я характеристику на стихию нашего юга. Озимый клин анализировал уроки года — на конференциях агрономов, на зональных семинарах, и сразу после тяжкого года, и спустя время. Не знаю, влияла ли позиция главка Хорошилова, но явно шло к реабилитации небес. Агрономическая память, благодаря солидному возрасту научных учреждений, тут глубокая, и я смог получить ответы по пунктам.

Мороз. По данным Персияновской станции под Новочеркасском, каждая третья зима начиная с 1891 года приносила холода не слабее, чем в 1972-м. Отличие разве в том, что мороз действовал на фоне сильно обезвоженной почвы. Но откуда оно, это прогрессирующее безводье, — суше становится климат?

Осадки. На Дону уже пятое пятилетие подряд количество выпадающей влаги не уменьшается, а заметно возрастает. Идет очень благоприятный период. Если за 1946–1950 годы донской гектар получал в среднем 375 миллиметров, а в 1956–1960 годах — 494 миллиметра, то за 1966–1970 годы доза поднялась до 525 миллиметров. Значит, и ручьи должны проснуться, и реки наполниться — ведь по 5250 тонн воды получает каждый гектар.

Пыльные бури. Они действительно участились и стали скорее нормой, чем отклонением. Наблюдения Ставропольского НИИ: если взять последнее столетие, то в первой его четверти отмечено четыре черных бури, во втором — шесть, в третьем — семь, в нашем же — уже 16. С шестьдесят девятого года ветровая эрозия вспыхивает практически каждую весну. Но антропогенное, «человеческое» ее происхождение настолько, кажется, уяснено всеми, что пенять на ветер больше нечего.

Ясней говоря, природа южной степи своих рамок не переходит и потому обвинению не подлежит.