Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др. - Вячеслав Гречнев

Но поэт не только чуждался одиночества и тяготился им, он и тщательно берег его и высоко ценил, умел находить хорошее и светлое если и не в дне сегодняшнем, то в своих воспоминаниях о прошлом. «Душа моя, Элизиум теней, Что общего меж жизнью и тобою! Меж вами призраки минувших, лучших дней, И сей бесчувственной толпою» (1,86). Тютчев не мог жить без этих воспоминаний, — слишком многое не удовлетворяло его в современной жизни, было чуждо ему, а то и глубоко враждебно, и, прежде всего, все связанное с тридцатилетним правлением Николая I, — он называл его «злосчастным человеком» и говорил о его «чудовищной тупости». В одном из своих писем незадолго до смерти этого царя он скажет, что ему «хотелось бы умереть от избытка печали и отвращения».

Погружаться в мир души своей, «жить в себе самом» побуждало поэта и то, что он не мог рассчитывать на внимание и понимание «бесчувственной толпы». И дело было не только в том, что он не интересовался всем тем, что составляло смысл всех жизненных устремлений человека из этой толпы. Слишком глубок, проницателен и масштабен был его взгляд на мир и человека. Недаром в одном из своих стихотворений Тютчев отдает предпочтение лебедю перед орлом, ибо тот живет как бы «между двойною бездной»: ведь в зеркале воды отражается звездная «твердь». Имея в виду постоянную устремленность поэта то к звездам, то к коренным проблемам бытия, можно сказать, что и его жизнь проходила «между двойною бездной». Нечего говорить, как трудно, а то и просто невозможно было бы рассказать обо всем богатстве этого внутреннего мира.

Эту мысль и ряд других сходных содержит знаменитое стихотворение Тютчева «Silentium!» («Молчание!»). И то, что мир человеческой души поистине неисчерпаем, и то, что слово зачастую очень неточно передает сложную гамму чувств и мыслей, чувств-мыслей, и то, что человек должен и знать свой внутренний мир, и уметь находить ни с чем не сравнимую радость в общении с самим собой, а также беречь этот мир, его цельность и чистоту, от разного рода вторжений «бессмертной пошлости».

Видное место в творчестве Тютчева принадлежит любовной лирике. И следует сразу сказать, что у него совсем немного стихов, в которых любовь изображается как чувство гармоническое и светлое. Были такие созданы и в начале его пути («Сей день, я помню, для меня…» «Я помню время золотое…»), и в конце («К. Б». — «Я встретил вас — и все былое…»).

Но в значительном большинстве своем стихотворения Тютчева посвящены были любви-страсти, страсти роковой, разрушительной, испепеляющей. В такой любви преобладает демоническое, недуховное начало, и в этом находит своеобразное проявление тот «древний хаос», изначальная, «темная» сущность бытия, которой столь «жадно» внимает у Тютчева «мир души ночной». И еще: очень часто любящие противостоят друг другу в «поединке роковом», причем борьба здесь «неравная», гибель «предопределена», она выпадает как раз на долю наиболее достойного, того, кто и нежнее и сильнее любит.

Показывая эти отношения в движении и развитии, Тютчев останавливает внимание на том, как и в чем меняется человек под влиянием такой любви. Как правило, изменения эти к худшему: уходит молодость, красота, радость, вера в будущее и даже — желание жить. И страдающее лицо здесь всегда — женщина, на ее стороне сочувствие автора, ее глазами смотрит он на все происходящее, ее защищает и от ее имени обличает.

Размышляет Тютчев и над тем, кто виноват в столь печальном развитии отношений, каковы причины, определяющие то сцепление роковых обстоятельств, которые приводят к невосполнимым утратам и потерям, к гибели. Винит он в этом и «буйную слепоту страстей» и «людское суесловие», для которого никогда не было ничего «святого, а также «его», любовь которого отмечена эгоизмом, стремлением властвовать и порабощать, — отсюда и отсутствие в «нем» чуткости в понимании мира ее души, умной и доброй отзывчивости и сердечной проницательности ко всему, что составляло и строй ее мыслей, и прихотливую жизнь чувств. Так, в стихотворении «Не говори: меня он, как и прежде любит…» читаем: «О нет! Он жизнь мою бесчеловечно губит, Хоть вижу, нож в руке его дрожит. То в гневе, то — в слезах, тоскуя, негодуя, Увлечена, в душе уязвлена, Я стражду, не живу… им, им одним живу я — Но эта жизнь!.. О, как горька она! Он мерит воздух мне так бережно и скудно, Не мерят так и лютому врагу… Ох, я дышу еще болезненно и трудно, Могу дышать, но жить уж не могу» (1, 154).

Это стихотворение — из так называемого «Денисьевского цикла», о котором уже говорилось выше. К этому циклу относятся и такие, например, стихи, как «О, как убийственно мы любим…», «Предопределение», «Чему молилась ты с любовью…», «Я очи знал, — о, эти очи!..», «Последняя любовь», «Весь день она лежала в забытьи…» и др. Содержание этих стихотворений, разумеется, не передает во всей буквальности все то, что было в отношениях Тютчева и Е. А. Денисьевой, хотя многое здесь и совпадает и перекликается. В одном из писем к дочери Тютчев говорит об особенностях своей любви, и мы видим, сколь живым, искренним и глубоким было его чувство, но было в нем и нечто другое, что позволяет предположить: совсем нелегко было любившим его и любимым взаимно. Сообщая о том, что он хотел бы посвятить себя ей, Д. Ф. Тютчевой, Тютчев замечает далее: «Тебе, столь любящей и столь одинокой, внешне столь мало рассудительной и столь глубоко искренней, — тебе, кому я, быть может, передал по наследству это ужасное свойство, не имеющее названия, нарушающее всякое равновесие в жизни, эту жажду любви» (2,271).

Именно эта «жажда любви» оборачивалась «буйной», слепой страстью, вызывала к жизни драматические и трагические коллизии и конфликты, которые нередко нарушали «равновесие» и его и ее, Е. А. Денисьевой, жизни. Но она же, эта «жажда», подарила ему мгновения жизни, пусть и редкие, в которые он так пронзительно ясно понимал, какое это великое счастье — любить и быть любимым. Нельзя не видеть, какой чистоты, нежности и высочайшего благородства эта любовь и какой искренности, прямо-таки запредельной. Поражает и верность героя той, которая вызвала в нем такое великое чувство: он не просто осиротел с ее смертью, но в чем-то самом важном и существенном для него — прекратилась и его собственная жизнь. Именно так следует понимать его стихотворение «Накануне годовщины 4 августа 1864 г.»:

Вот бреду я вдоль большой дорогиВ тихом свете гаснувшего дня…Тяжело мне, замирают ноги…Друг мой милый, видишь ли меня?

Все темней, темнее над землею —Улетел последний отблеск дня…Вот тот мир, где жили мы с тобою,Ангел мой, ты видишь ли меня? (1,205).

Значительно меньше в поэтическом наследии Тютчева стихотворений на общественно-политическую тему, да и многие из них далеки от совершенства. И вместе с тем есть среди них и такие, которые нашли живой отклик у современников и продолжают интересовать сегодняшнего читателя. К ним следует отнести такие стихи, как «Русской женщине», а также «Эти бедные селенья…», «Вот от моря и до моря…», «О, вещая душа моя…». Нельзя не упомянуть в этом ряду лучших из лучших и «Слезы людские, о слезы людские…», и «Пошли Господь, свою отраду…». Последнее стихотворение, кстати сказать имел в виду Тургенев, когда писал, что произведения Тютчева «пройдут из конца в конец Россию». Хорошо известно, какой широкой популярностью стало пользоваться четверостишие Тютчева «Умом Россию не понять…» в грозные дни Великой Отечественной войны

И понятно, что только взятые все вместе стихи позволяют приблизиться к пониманию необыкновенно сложной и своеобразной личности гения русской поэзии — Федора Ивановича Тютчева.

Глава Восьмая

БУНИН – ПОЭТ

Две проблемы особенно сильно волновали Бунина, можно сказать, на всех этапах его творчества. Одна из них была связана с тем, что известность пришла к нему с явным запозданием и никогда не была такой шумной, как, к примеру, у М. Горького, Л. Андреева или Ф. Сологуба, хотя Бунин начал печататься раньше их. Ко второй следует отнести недооценку его как поэта, то устойчиво бытовавшее мнение, что состоялся он, прежде всего, как прозаик и что в поэзии, хотя и вполне достойно, но лишь продолжил традиции предшественников.

Спор с критиками, разделявшими подобные мнения, идет у Бунина постоянно, и прямо и косвенно. Читателя заметок Бунина «Как я пишу», где речь идет преимущественно о прозе, не оставляет ощущение, что они посвящены поэзии. Чаще всего именно поэты говорят так о первоначальном импульсе замысла стихотворения, зачастую еще не ясного самому автору. «Эта тяга писать появляется у меня всегда из чувства какого-то волнения, грустного или радостного чувства, чаще всего оно связано с какой-нибудь развернувшейся передо мной картиной…». И далее пояснял, что свои стихи он никогда «не отграничивал от своей прозы», потому что «и здесь и там одна и та же ритмика» и что «дело только в той или иной силе напряжения её» [303].