Ведун Сар - Сергей Шведов

— Каким еще колом?

— Осиновым, — продолжал удивлять префекта Италии Евсорий. — Я приказал никому не говорить о смерти монсеньора до твоего приезда, сиятельный Орест. Но я не уверен, что мой приказ будет выполнен.

— Правильно сделал, — нахмурился владыка Рима. Обстоятельства смерти Викентия его поразили. Если бы епископа просто отравили, то Орест бы этому не очень удивился. У Викентия было много врагов как среди патрикиев, так и среди иерархов церкви. Но осиновый кол — это слишком!

— Я подумал, что это язычники отомстили монсеньору за разрушение дома Туррибия, — не очень уверенно произнес Евсорий.

Все может быть, конечно. Вот только способ расправы над своим лютым врагом они избрали странный. Орест много лет прожил среди варваров, но ни разу не слышал, чтобы волхвы использовали кол в качестве орудия убийства. Язычники в таких случаях устраняют неугодных с помощью либо жертвенного ножа, либо отравы.

— Если мне не изменяет память, Евсорий, то именно на осине повесился Иуда.

— Кажется, да, — не очень уверенно отозвался префект Рима. — В своей последний проповеди монсеньор Викентий упоминал осиновый кол, который он вобьет в могилу еретиков. Про осиновый кол он говорил неоднократно и в частных разговорах.

Орест не очень бы удивился, если бы узнал, что с понтификом расправились свои. В частности, епископ Мануил Пизанский неоднократно называл Викентия иудой. И надо признать, у него имелись к тому серьезные основания. Многие церковные иерархи намекали, что понтифик в молодости занимался магией и даже участвовал в языческих мистериях. А о его любовных шашнях с матроной Пульхерией не говорил только ленивый. Правда, это было так давно, что Оресту даже в голову бы не пришло ставить грехи молодости в вину почтенному и умудренному житейским опытом мужу. К сожалению, далеко не все служители церкви думали сходно с префектом Италии, среди них оказалось немало фанатиков веры, которые вслух выражали свое несогласие с возвышением монсеньора Викентия. Очень может быть, что именно эти люди оборвали извилистый жизненный путь епископа Римского, в котором высокое причудливо сочеталось с низменным.

— Кто последним был в гостях у Викентия?

— Высокородный Дидий.

— Патрикий приходил один? — нахмурился Орест.

— Не уверен, — покачал головой Евсорий. — Телохранители епископа утверждают, что с Дидием был еще один человек, но сам патрикий это категорически отрицает. Бывший комит финансов считает, что убийцу следует искать как раз среди самих телохранителей, ибо пронести осиновый кол в покои Викентия мог только один из них. А что касается обычных посетителей, то их тщательно проверяют при входе. Проверили, кстати говоря, и самого Дидия. Он даже выразил свое возмущение по этому поводу монсеньору Викентию, и тот обещал разобраться.

Причин сомневаться в Дидии у Ореста не было, уж слишком хорошо он знал этого лентяя и обжору. У бывшего комита финансов не хватило бы мужества для столь изощренного убийства. Этот трус умер бы от страха раньше, чем поднял кол на понтифика. К тому же у Дидия не было причины для столь отчаянного шага. В конце концов, чем мог досадить Викентий сибаритствующему патрикию, разве что попреками в чревоугодии. Но это не тот грех, ради сокрытия которого человек, подобный Дидию, решится на отчаянный шаг.

— Ты правильно сделал, Евсорий, что утаил от обывателей Рима факт смерти понтифика. Мы похороним монсеньора Викентия со всеми причитающимися ему почестями, но только после моего триумфа. А любопытным передай, что епископ Римский отправился в дальний монастырь, дабы предаться в одиночестве молитвам и благочестивым размышлениям.

— Но многим покажется странным, что понтифик не принимает участия в твоем триумфе, — заволновался Евсорий.

— А ты скажи этим олухам, что христианский понтифик — это не фламин Юпитера, он не станет освещать своим присутствием победы, одержанные в кровавых битвах. Ступай, префект, и помни, я на тебя надеюсь.

Конечно, проще всего было бы связать убийство Викентия с патрикием Марком, самым заклятым его врагом. Но бывший магистр участвовал в недавно отгремевшей битве. Его видели клибонарии сиятельного Ореста. Если верить трибуну Акосте, именно сиятельный Марк возглавил отчаянную атаку гвардейцев, позволившую Непоту избежать позорного плена. Более того, все пленные в один голос утверждали, что Марк последние дни находился в свите Юлия и ни разу не отлучался из его лагеря. Какими бы магическими способностями людская молва не наделяла сына ведьмы Климентины, все-таки летать он пока еще не научился, а значит, можно смело вычеркивать его из списка подозреваемых. Что же касается христианских фанатиков, то их поимка вряд ли принесет пользу империи и самому Оресту, а потому лучшим выходом из создавшегося положения будет забвение всех обстоятельств позорного ухода монсеньора Викентия из этого мира.

Сенатор Аппий до того был взволнован предстоящим зрелищем, что явился к Дидию чуть ли не сразу же после восхода солнца. Потревоженный не ко времени патрикий не замедлил высказать по адресу старого знакомого ряд нелицеприятных замечаний, но тот пропустил их мимо ушей. В последние годы Рим не был избалован триумфами. Во всяком случае, ни Аппий, ни Дидий, уже немало лет топтавшие землю, так и не смогли припомнить, кого и по какому случаю Сенат почтил столь лестным знаком внимания. Похоже, последний такой триумф состоялся еще до их рождения. Причем нельзя сказать, что римляне за полвека вообще не одерживали побед, но поскольку эти победы ничего, в сущности, не меняли в незавидном положении империи, то у сенаторов хватало ума не придавать им эпохального значения и не смешить помпезными празднествами острых на язык римлян. В данном же случае здравый смысл явно отказал почтенным старейшинам, и они пошли на поводу у льстецов и лизоблюдов из свиты сиятельного Ореста. Победа в битве под Медиоланом хоть и положила конец вспыхнувшей гражданской войне, все-таки не принесла славы римскому оружию. Дидий без обиняков заявил об этом Аппию, после чего перевернулся на другой бок с явным намерением досмотреть прерванный сон.

— Ты что же, не пойдешь встречать божественного Ореста?

— А с каких это пор он удостоен этого титула? — приподнялся на локте Дидий, слегка уязвленный тоном настырного гостя.

— Римский Сената объявит Ореста императором уже сегодня, сразу после того, как шестерка белых коней вознесет его на Капитолийский холм.

Собственно, этого следовало ожидать. Малолетний Ромул, коего римляне в насмешку прозвали Августулом, то есть маленьким Августом, был, конечно, слишком слабой опорой гибнущей империи.