Вчера - Олег Зоин

Сквозь отверстие в полу, широкое словно дверь и огороженное металлическими поручнями, — в него во время ремонтных смен майнают демонтированный хлам, металлолом и инструмент, — сквозь это отверстие Сёма пытается рассмотреть циферблат электрочасов, висящих внизу, в дозировке. Вроде, как 22.35. Отлично! Ну что же, попить водички и можно начинать загодя прибирать рабочее место, ведь пересменка — в полночь.

Независимой самостоятельной походочкой он спускается звонкими ступеньками стального трапа в дозировку, усмехается Наде, веселой, запылённой, как чертёнок, дозировщице. Интересно, как она выглядит в платье, а не в комбинезоне? И хороши ли ножки? Жаль, если раскоряки. А лицом — хорошенькая. Он и она заходят на завод через разные проходные, и Сёма, увы, ещё ни разу не видел Надю при параде.

Но теперь, когда он познакомился с Ириной, все девчата потеряли в глазах Семёна немало привлекательности. И глазки уже не такие прозрачные, и улыбочки искусственные, и взгляды примитивные, и походка некрасивая, хотя как ходит Ирина он ещё толком и не видел, разве что разок на пляже, и, понятно, только помнил в жутких подробностях ту невозможную ночь, когда бежал с ней тёмным ночным парком, а за ними с первобытным рёвом катилась толпа хулиганов. Страшная, унизительная ночь.

Семён поправляет пояс, словно завидел офицера, и шагает прямиком к сифону с газированной водой, послабляет кран и маленькими глотками — от холода зуби сводит! — пьёт холоднющую газировку.

— Айда к нам, Сёма, поболтаем, — приглашает его Оксана. Она взрослее Надежды и Семёна, но на работе комбинезоны уравнивают всех, так что Сёма признаёт допустимым быть с ней на ”ты».

Он слушает молча, его мысли далеко, с Иринкой. Девчачий трёп неинтересен, больше сплетни, малосольные анекдоты, то да сё. Так себе трепотня, можно было бы и не встревать. И Семён через минуту–другую встает, изображая, что наговорился до отвала.

Оксана что–то бормочет неинтересное о том, как их подругу обидел какой–то тип. Обещал жениться, а опосля связался с хозяйкой, где подруга и этот самый её кент квартировали, и бросил Людку, даже уломал её сделать подпольный аборт. Дело закончилось трагично. Бабища, которая «обрабатывала» Людмилу, перестаралась с пенициллином, и в результате Людка сейчас лежит в больнице в тяжёлом состоянии. Отравление пенициллином.

Такого Семён не слышал сроду, но чужое горе не очень–то взяло его за душу, он с большим трепетом вспомнил, как они с Ириной спасались от погони, и ему вновь стало почти обморочно.

— Люди, если их воглавляют горлопаны, могут терять рассудок, — сказал тогда, в ответ на тысячу пессимистических Сёминых вопросов, Костя.

А тут какой–то банальный донжуан, неудачное увлечение… Ну и что же в этом такого? Смотреть под ноги надо! И он вспомнил свою сложную любовь к Нине.

— Не пройдёшься завтра с нами проведать Людку? — Попросила Надежда. Сёма подумал–подумал и из проклятой вежливости согласился.

— Ну, беги уже, а то не успеешь на рабочем месте прибраться, — выпровожает Сёму Оксана, и он, натягивая непослушные рукавицы и вздыхая по Ирине, громыхает металлическими ступеньками на верхотуру.

Вот так наверное, поднимался в «Восток‑1» Гагарин…

— Даю гарантию, что человек полетит через три–четыре года, — уверенно сказала Нина ещё в 1958‑м, когда Сенька только–только вернулся из своих жутких странствий.

Семён спросил тогда, чем она руководствуется в своих предположениях, ведь ещё ни разу человечество не преодолело земного притяжения.

— На интуиции, — как всегда с загадочной усмешечкой ответила Нина. И, представьте, мистика заключалась в том, что интуиция никогда Нину не подводила…

Громыхающие ступеньки быстро заканчиваются, и снова вокруг Сеньки стальная арматура, переплетения коммуникаций, химерные, но бесспорно земные ленты транспортёров.

Киевское время одиннадцать часов, точнее, двадцать три ноль–ноль. А ещё нужно успеть за шестьдесят минут подчистить грабаркой возврат, просыпавшийся у бункера 56‑го, именно там, где лента, обежав ведущий барабан, черкает по неподвижному неисправному ролику и обшкрёбывается этим роликом от остатков возврата.

Семён сбрасывает спецовку — непонятного землистого цвета брезентовую куртку (до чего же неуютная роба!) — и начинает расчищать завал. Родной совковой лопатой нагружает осыпь возврата в тачку, тачку катит к бункеру и переворачивает её над отверстием, продолбанным для этой церемонии в полу. Набросал — отвози! Смайнал — кати в припрыжку под погрузку! Тачек с двадцать за час. И когда Семёна окликает сменщик, чистенький, опрятный, с сидором в руке и папироской в уголке рта, Сёма, наконец, позволяет себе распрямиться и бросить веник под 56‑й.

Сообщает сменщику, что все ладненько, хотя, как всегда, никто не позаботился сменить ролик, из–за чего под 56‑й немилосердно сыплет. Что бункеры почти полны, — и бокситные, и антрацитной пыли, и возврата. Что снова вкалывали у восьмой. Что завхоз дармоед Минченко опять не обеспечил мётлами, и вот каким деркачём пришлось такую большую квадратуру подметать.

Коричневые потёки пота размазывает грязным рукавом наброшенной на плечи спецовки. Всё. Рукавицы — прочь! Смену сдал! И Семён шустро, насколько позволяет усталое тело, топает в душевую. Он долго и тщательно полощется. Трёт спину Глюеву с агломашины, а Евстафьев брызгается водой, словно ребенок малый, и, открыв форточку, показывает всем, — и крохмалю Ивану, и старому Лукасу, и электрику Николаю, и Гущину из спекательного отделения, всем, кто, хохоча и отдуваясь, прыгает под ггорячим дождиком:

— Во–о–на! Глядите, какой, все–таки, классный мост через Днепр отгрохали, теперь на рыбалку можно пешком ходить!..

По правде, мост построили ещё лет десять тому, вернее, отчитались, красиво доложили наверх, но потом, как обычно, всё доделывали–переделывали, пока, наконец, не устранили недоработки и огрехи. Короче, теперь мост и звенит, и смотрится, и работает, как положено…

В девятом классе, когда на бумаге вроде открылся мост через Новый Днепр, Сенька так и не увидел его. Не было случая. И вот только в прошлом году подходящий случай представился. Сёма познакомился с новым мостом, когда перед увольнением с очередной дурацкой работы возвращался из последней командировки. Сначала под полом вагона прогремел мост через Старый Днепр. Потом, на пару минут, пока поезд пересекал остров Хортицу, грохот затих, а внезапно электричка вновь загремела словно над пропастью, и бетонные секции гигантского моста загудели, как камертоны, — торжественно и в то же время тревожно. А где–то внизу, под поездом, ярко, так что больно было смотреть, поигрывал под солнцем Днепр.

Сенька Серба тогда удивлённо засмотрелся в окно, провожая взглядом леса–плавни Рябого острова, игрушечные с такой высоты рыбацкие лодочки, их немало качалось у подножия моста, пароход, важнецки топающий из Херсона, да серых крикливых чаек, которых пригоршнями бросало летнее солнце, а они падали и падали понарошку куда–то вниз, к самой воде, чтобы снова, поцеловав её и схватив при удачном пикировании рыбёшку, взлететь вверх.

В те торжественные секунды Сёма очутил, что волнуется, скользнул взглядом вправо и увидел родной ухоженный город. Сколько мог видеть глаз — дома, дома и дома. Вдали белела, перекусывая Днепр, прочная челюсть плотины ГЭС.

И над всем этим богатством блестело в высоте солнце — жёлтое, как мелитопольская дыня, июньское солнце.

Мост закончился, электричка пробежала ещё с километр и привычно прилипла к перрону. Бестолковый командированный Серба подхватил спортивную сумку и, ощупывая карман, где лежали документы и жалкие остатки суточных, спрыгнул на горячий мягкий асфальт.

— Ну, здравствуй! — Вслух обратился он к городу после трёхнедельного отсутствия.

— Здравствуй! — Ответила удивлённо симпатичная блондиночка, и, удивлённо поведя плечами, побежала кому–то навстречу.

Семён пошёл сквозь шум, поцелуи, узлы, чемоданы и жару в акациевый рай, возвращаясь к своей безалаберной жизни…

— Мощный мостяка? — Переспросил Володька Евстафьев, весь в мыльной пене, как Дед — Мороз.

— Классный, — согласился Сёма, подумав, что мост, возможно, привёл его к новому взгляду на жизнь…

— Цовик, что вы безобразничаете в ночную смену? Или мне опять приезжать под утро вас контролировать? Вот, все посмотрите, что напёк Цовик, полюбуйтесь! — и Петлюк взял с подоконника, где лежали пепельно–черные куски агломерата, один, отличавшийся по цвету от соседних образцов, обломок. Казалось, он был присыпан толчёным красным кирпичом. Производственники заулыбались.

— И такого мусора вы навалили целый думпкар. Скажите спасибо, Кулаков проглядел, не вернул обратно. Брак, настоящий брак. А всё потому, что лезете и лезете за длинным рублем, не считаясь с интересами общества.