Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы - Лео Перуц

— Он в крови! — крикнул герцог де Лаван. — Господин де ла Рош-Пишемэр! Откуда вы? С какими вы вестями?

— С грустными для вас и для всех, — сказал дворянин. Он опустил платок, открыв рану, шедшую у него по лбу от виска.

— Я торопился сюда, чтобы вас предостеречь, но опоздал. Простимся друг с другом. Через час никто из нас не останется в живых.

Гул возбужденных голосов. Лязг шпаг, грохот опрокидываемых стульев. Господин Лекок-Корбэй звал конюшего, требовал свою лошадь.

— Спокойствие! — приказал господин Пьер де Роншероль. — Больше хладнокровия! Господин де ла Рош-Пишемэр! Говорите, что случилось?

Господин де ла Рош-Пишемэр выпрямился, поднял шпагу и показал в сторону города.

— Слышите? — крикнул он. — Они идут. Господин кардинал нашел себе союзника. Приближается парижский народ и требует наших голов.

Тишина. Герцог де Лаван подошел к окну и распахнул его. Порыв холодного ветра пронесся по комнате. Издали послышался неясный гул — шум революционной бури.

Глава XXIII

Двадцать семь дворян, со шпагами в руках, стояли перед бушующей толпой на балконе дворца Лаванов. Они знали, что настал их смертный час. Для них не было спасения. Постоять за честь дворянства — такова была их единственная мысль. Только одного хотели они — отбиваться от натиска толпы до последней капли крови.

Вокруг всего дома клокотала гибель. До самой реки теснилась, плечом к плечу, страшная армия восстания, повинуясь единой воле, ощетинившись лесом копий, пик, весел, топоров, бердышей. И со всех сторон приближались новые отряды, толпа присоединялась к толпе, ненависть к ненависти.

По правую сторону площади расположился, оттесненный вплотную к ограде монастырского сада, небольшой взвод шотландской гвардии кардинала. Его командир сошел с коня. Он получил приказ не вмешиваться в побоище, покуда толпа не обратится против августинского монастыря. И глядя на него, стоявшего в пурпурно-красном плаще, со скрещенными на груди руками, рядом с конем, можно было подумать, что в его лице сам герцог де Ришелье взирает на казнь, совершающуюся над его недругами.

Наверху, на балконе, дворяне ждали начала штурма.

— Так много врагов! — сказал граф фон Мемпельгард господину Пьеру де Роншеролю. — И ни одного среди них, с кем можно было бы сразиться на шпагах или пистолетах.

Седовласый вождь нормандского дворянства презрительным взглядом скользил по толпе.

— Какие времена! — сказал он. — Мыши дерзают грызть железо. Мы им покажем, как умеют умирать дворяне. Пусть посмотрят и не забудут этого урока.

— Отчего они колеблются? Отчего не нападают? — воскликнул герцог де Лаван.

— Друг мой, — сказал ему принц де Марсильяк, — начинать сражение — это тоже надо уметь.

Шевалье де Фронтенак снял со своей груди белый Мальтийский крест и поцеловал его.

— Такова воля Бога, — сказал он торжественно. — Бросимся в Его объятия, воззовем к Его святому Имени, Он один может открыть нам райские врата.

Тюрлюпэн стоял, прислонившись к каменной балюстраде, с кинжалом в руке, и душа его полна была торжеством и гордостью оттого, что ему дано было умереть, как дворянину, среди дворян, после жизни, недостойной его, исполненной позора, нищеты и унижений. Он видел, что дому его предков, дому, в котором он родился, грозит ярость толпы. И он решился защищать этот дом.

Вдруг он почувствовал чью-то руку на своем плече. Рядом с ним стоял господин де ла Рош-Пишемэр.

— Сударь, — сказал дворянин, глаза которого горели лихорадочным блеском, — сегодня утром на берегу реки найден был труп мужчины, и у него на пальце — перстень с гербом господина де Жослэна. Вы под именем убитого вошли в этот дом. Я вижу вас в наших рядах. Кто вы, сударь? Назовите мне свое имя.

Тюрлюпэн был в большом затруднении. Он не мог выдать тайну своего рождения, должен был блюсти ее ради своей матери, а этот господин де ла Рош-Пишемэр считал его недворянином.

— Вы правы, сударь, — сказал он наконец, — Я не тот, за кого вы меня принимали. Но мое настоящее имя и происхождение я вам не вправе открыть, даже в этот час. Одно только знайте: во мне струится кровь знатнейшего французского рода…

Он умолк. Изумление и ужас выразились в чертах его лица. Он увидел в толпе человека, который знал его как Тюрлюпэна, который видел его в цирюльне вдовы Сабо. На расстоянии каких-нибудь двадцати шагов от него стоял господин Гаспар.

Нельзя было сомневаться, это был он, и он узнал Тюрлюпэна, и уже открыл рот, чтобы крикнуть: «Тюрлюпэн! Ведь это Тюрлюпэн, парикмахер с улицы Двенадцати Апостолов! Как попал брадобрей в среду дворян?»

Этого нельзя было допустить. Этому свидетелю былой его жизни нужно было зажать рот. И охваченный неистовым страхом, что его выдаст господин Гаспар, Тюрлюпэн совершил великий подвиг, единственный за этот день.

Он перепрыгнул через перила балкона. С кинжалом в руке кинулся он на живую стену толпы. Проломил ее, пробился сквозь двойную цепь лодочников, охранявших своего вождя, ничто не могло его удержать — удары сыпались на него, толчки отшвыривали его, кровь струилась у него по вискам, по плечам, по груди, острая колющая боль пронзила его, и потом он оказался прямо перед господином де Сен-Шероном, который в этот миг хотел дать сигнал к наступлению.

Оба стояли друг против друга, лицом к лицу, и узнали один другого. И все же не узнавали друг друга. Виконт де Сен-Шерон видел перед собою парикмахера Тюрлюпэна, каждую неделю брившего ему бороду, и не подозревал, что в его лице знать Франции стояла перед ним, из тысячи ран кровоточащая, на смерть пораженная кардиналом Ришелье, — французская знать, собиравшаяся нанести свой последний страшный удар новому времени. А Тюрлюпэн… Он видел перед собою приказчика из суконной лавки, что на улице Двенадцати Апостолов, господина Гаспара, который каждую неделю с учтивым поклоном появлялся в цирюльне вдовы Сабо.

Со смертью виконта де Сен-Шерона восстание окончилось, еще не начавшись.

Вначале раздавались только крики и стоны, толкотня и давка происходили вокруг трупа. Но потом отчаяние овладело толпою. Армия восстания превратилась теперь, утратив своего вождя, в скопище грузчиков, привратников, возчиков и выгнанных лакеев. Они увидели себя стоящими с оружием в руках против людей, которые на протяжении веков были их господами, и ужаснулись своей дерзости. Внезапно, только теперь, начал каждый дрожать за свою жизнь, каждый искал спасения.

Мушкетная стрельба из окон первого этажа, где стоял капитан де Кай и де Ругон во главе вооруженных конюхов и кучеров дома герцогов де Лаван, превратила их отступление в беспорядочное бегство. Спустя четверть часа широкая площадь была безлюдна. Только шапки, шляпы, плащи и брошенное оружие валялись на траве.