Constanta - Марьяна Куприянова

больше не может продолжаться. Костя вышел за мной практически сразу, прижал к себе.

– Да тебя всю трясет. Прости за это, если сможешь. Мой эгоизм виноват. Я так хотел видеть тебя рядом, что не подумал о последствиях.

– Больше я туда не зайду. Я сейчас же уезжаю, – меня крутили нервные судороги.

– Я тебя понимаю. Еще раз прости. Мне даже не верится, что ты все это терпишь ради меня.

– Ну а ради кого же еще?

– Вот, чего не хватало Кате. Она не умела быть со мной в горе – только в радости. Я могу прощать предательства, но не вечно. У всего есть предел.

– В том числе у печали, – грустно улыбнулась я. – Все будет хорошо. Он крепкий малый. Весь в тебя. Я буду на квартире.

– Езжай. Я останусь здесь.

– И ночью тоже?

– Скорее всего. Я не знаю. Но ты ведь дождешься меня?

– Да.

– Только без глупостей, прошу. Ты же понимаешь – сын. Не сбегай. А то будет плохо, – сказав это, он сжал мои плечи и поцеловал в переносицу. – Езжай. Я постараюсь приехать на ночь.

И я как послушная девочка поехала на съемную квартиру. По пути я думала, почему я такая сука? Мне хватает совести, чтобы жалеть страдающих по моей вине, но не хватает, чтобы прекратить их страдания. Вследствие этого я делаю несчастной и себя тоже.

Что это за херня такая? – спрашиваю я себя в зеркале. Любовь, – отвечает мне отражение. А любовь – это всегда страдание.

34. Вакуум

Вакуум – среда, содержащая газ при давлениях существенно ниже атмосферного.

Я почти не спала ночью – мучилась от горячечного бреда вместо обычного сна. Проделки совести.

В перерывах между болью в груди мне чудились грустные, обиженные глаза маленького Леши – глаза, до смерти похожие на глаза моего любимого преподавателя… Мужчины, о котором я сначала только мечтала, потом злилась и билась в приступах ярости, осознав, что мне его никогда не заполучить, позже – старалась свыкнуться с этой истиной, отрицая свою ревность и обиду.

Я это всегда умела – отрицать, что вообще умею чувствовать. Пока не встретила его.

Мысль о том, что Костя исчезнет из моей жизни, по собственному желанию или по воле обстоятельств, – не просто пугает, она почти летальна для меня. Самой смешно. Наученная, что существует только физическая боль, а все остальное – морок, пропитавшаяся в свое время цинизмом и презрением к чувствам обычных людей, черствая и грубая я ловлю себя на том, что мучаюсь от ржавого скрежета в сердце и не могу уснуть.

Закрывая глаза, я вижу Лешу, устами которого глаголет истина. Мальчуган так хотел, чтобы я ушла, что у меня холодело в груди, а в голове бессильно бился только один вопрос: что же я делаю здесь? Я разрушаю чужую семью, торжествуя на ее руинах. Но зачем, если это не приносит мне счастья? Я осознаю, что лишаю двух детей родного отца… на Катю мне плевать.

Если Костя с ней так хладнокровно обходится, значит, она того действительно заслужила. Костя хороший человек, он так много и бескорыстно помогал мне, что у меня не осталось сомнений в его нравственности. Он добрый и вряд ли будет поступать плохо с тем, кто этого не заслуживает. И хватит уже пытаться проникнуться понимаем к его жене – меня никто никогда особо не жалел. Вот и мне ее не жаль. Ее – нет. А вот дети… это совсем другое дело.

Но почему из всех – именно я? За что мне такое чудо, такое везение? Десятки студенток со всех курсов не прочь оказаться на моем месте хотя бы на ночь, а он обратил внимание на одну меня. Случайностей не бывает, тем более, в делах сердечных. И любят не за что-то конкретное, а за все в целом.

Взаимность – это, наверное, та сказка, которая смущает меня больше всего. Меня любят. Насколько это странно и непривычно? Никому, кроме меня, не понять. К этому трудно привыкнуть, особенно если сам себя ненавидишь.

Я так и лежала всю ночь, ворочаясь и сверля слепыми глазами пустоту, которая распадалась на точки и пятна, приплясывая в безумном ночном танце. Иногда из темноты выплывали лица. Неприязненное – Леши, ненавидящее – Кати, непонимающее – Алены, испуганно-виноватое – Кости. Лица смешивались, выражения менялись, словно карты в колоде… И, несмотря на такие бешеные хороводы лиц и фраз, внутри все равно была какая-то пустота.

Так и пролетела ночь. А в шесть утра я просто поднялась и пошла в душ. Чтобы смыть с себя весь этот ночной кошмар.

Горячая вода всегда отрезвляла меня лучше, чем холодная. Мысли вернулись в более-менее нормальное русло.

Я здорова и жива. Это хорошо. Человек, которого я люблю, жив и здоров. Это в разы лучше. Он любит меня и не оставит. В этом нет сомнения. Ничего страшного не происходит. Надо просто принять факт его семейного положения как данность. В конце концов, я не могу ничего исправить. Особенно ошибки его молодости. Ха, как смело я причислила его женитьбу к ошибкам! Считает ли он так сам? Или вскоре ошибкой станет то, что было между нами?

От голода даже подташнивало, но блевать было нечем. Желудок пуст, я не помню, когда ела в последний раз. Выйдя из душа, я взглянула на время. Без двадцати семь. Долго же я думала под тугими струями, в два раза дольше обычного.

Надо пустить все на самотек.

Я не хочу терять Костю, не хочу лишаться его. Зачем мне прежняя жизнь, в которой я его не знала? Я не смогу в нее вернуться. Он все слишком изменил – и во мне, и вокруг меня.

Я достала из холодильника сыр и масло, подозрительно взглянув на колбасу. Нарезала хлеб и сварганила бутерброды. Заварила чая из пакетика и принялась есть. А ведь я в полной жопе. Я имею в виду учебу. Скоро сессия, а я половину семестра где-то пропадала, завязшая под гидравлическим прессом личных проблем – со здоровьем, с семьей, с Костей, с окружающими людьми, с самой собой… Да, мне последние месяца полтора было явно не до учебы.

Но я справлюсь. По крайней мере, приложу усилия.

Слабо пережеванные комки хлеба с сыром и маслом едва протолкнулись по пищеводу, как меня затошнило сильнее. Так всегда бывает, когда долго не ешь, а потом резко начинаешь. Я побежала к унитазу, и меня спазматически вырвало. Пришлось обойтись