Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Александр Рекемчук

Он, не оборачиваясь, почувствовал присутствие Натальи Алексеевны. Спина его напряглась. Платон Андреевич знал, что сейчас неминуемо последует вопрос: «Тоня, о чем ты… (думаешь?)».

И по тактике, выработанной годами, ставшей уже рефлексом, он стал лихорадочно изобретать ответ.

В поле его зрения оказался факел крекинговой установки.

Значит, так. Она спрашивает: «О чем ты…»

А он отвечает: «Да вот, понимаешь, пора бы укоротить этот факел. Ведь прямо на глазах разбазаривается добро. Каждые сутки — тысячи кубометров газа…» Отлично и, главное, вполне достоверно. Рачительная дума инженера.

Однако Наталья Алексеевна, постояв молча у двери, лишь вздохнула и, ничего не спросив, удалилась. Шлепанцы прошаркали обратно, на кухню.

А мысль Платона Андреевича, помимо его воли, зацепилась за им самим же придуманный повод и теперь уже никак не могла вернуться к прежнему.

Он вспомнил, как несколько месяцев назад к нему приезжал корреспондент московской газеты. Совсем еще мальчишка — близорукий, в густых детских ресницах и с баками вполщеки. В двуцветной курточке. Из этих смурных юнцов, вдруг расплодившихся в изобилии, как грибы после дождя, а до этого бог весть, где они были и произрастали, вроде бы их вовсе не замечалось, а тут объявились разом — и у всех толстые самописки в руках.

Платон Андреевич беседовал с ним дома, за чашкой чая. Мальчик выспросил все, что было ему нужно. А потом, помаячив у окна, заинтересовался:

— Это Вечный огонь, да?

— Где? — не понял Хохлов.

— Я имею в виду вон то пламя… Это Вечный огонь, да? В память тех, которые… Мне рассказывали…

И, примостившись на краешке стола, стал шибко строчить в блокноте, покусывая губу.

Платон Андреевич, оторопев от неожиданности, только пожал плечами.

Он мог бы, конечно, объяснить этому мальчику суть нефтепереработки. Как на заводских установках из нефти последовательно отбираются бензин, масла, керосин, однако и после самого глубокого отбора все же остаются летучие продукты, и чтобы не выбрасывать газ прямо в атмосферу, не отравлять воздух, его сжигают: для этой цели на краю заводской территории установлен факел.

Но Платон Андреевич не стал вдаваться в подробности. Об этом ведь в двух словах не расскажешь.

И сейчас, глядя на рыжее пламя, озарившее тусклый небосклон, ритуально и скорбно трепещущее на ветру, он подумал, что и в самом деле технологам завода не мешало бы поискать способ более хозяйского использования остаточных продуктов крекинга.

Вон ведь как полыхает.

Второй, и последний, день совещания проходил более чинно. Самые грозные ораторы, подгоняемые искусом нетерпения, уже выступили. Те же, которые поначалу колебались и раздумывали, примерялись к обстановке, теперь значились в самом хвосте списка, и уже было ясно, что до них черед не дойдет: кто-то догадливый предложит прекратить прения, подвести черту, и эту идею радостно поддержит истомленный зал. Страсти иссякли, сказывалась усталость.

Выступали киты. Солидно, обстоятельно, не слишком опасаясь, что им напомнят о регламенте.

Заместитель председателя Госплана Владимир Венедиктович Разин обрисовал положение с нефтью в целом по стране. Положение было хорошее. Новые нефтяные районы, разведанные уже после войны, превзошли самые смелые ожидания. Их запасы оказались практически неисчерпаемыми. Они с лихвой покрывали внутренние потребности государства. Советская нефть, качественная и дешевая, стала важной статьей экспорта, и кое-кто на Западе поднял вой о коммунистическом демпинге.

Тут Владимир Венедиктович сделал внятный знак стенографисткам — это, мол, не записывайте — и привел несколько любопытных подробностей на сей счет, вызвавших в зале понимающие улыбки и восхищенное ерзанье.

Вообще для лица, состоящего в больших чинах и имеющего доступ в высокие сферы, это наилучший, испытанный способ войти в контакт с аудиторией: вот так, доверительно, не для стенограммы, поведать какую-нибудь байку. Хотя бы за день до того, как она появится в газетах.

Между тем, продолжал оратор, есть все основания надеяться, что в ближайшее время будут открыты еще более богатые месторождения — особенно за Уралом, в Сибири, то есть там, где некоторые тугие умы вообще отрицали возможность наличия нефти. Однако эти радужные перспективы, подчеркнул он, никоим образом не умаляют значения уже освоенных нефтяных районов, на которые прочно опирается топливный баланс государства. И здесь не может быть места ни благодушию, ни, тем паче, ликвидаторским настроениям…

Зампред обворожил слушателей, особенно дам.

Секретарь обкома партии Геннадий Павлович Вокуев, выступивший следом, дал понять участникам совещания и, косвенно, некоторым предыдущим ораторам, что, как бы ни был мал удельный вес нефтяного хозяйства республики в общесоюзном масштабе, оно представляет особую ценность, поскольку речь идет об индустриальном развитии одной из полудиких окраин старой России.

— Не нужно забывать, что каждая нефтяная вышка на Печоре — фактор не только экономический, но и политический, — сказал он.

И с этим нельзя было не согласиться.

При желании в речи секретаря обкома можно было уловить некий местнический интерес. Но ведь никто не делал секрета из того, что от каждой добытой здесь тонны нефти шли отчисления в казну автономной республики. И, располагая весомым бюджетом, республика щедро тратила деньги на то, чтобы скрасить жизнь людей в этих неуютных местах. Тут и театров понастроили, и спортивных залов, и даже завели свое телевидение.

Вокуев подтвердил справедливость критики, прозвучавшей в адрес геологического управления и лично товарища Хохлова. Действительно, разведка велась однобоко и вяло. И этот консерватизм тем более непростителен, что недавний смелый выход на новый регион тотчас себя оправдал.

— Но было бы неверно, — сказал секретарь обкома, — обольщаясь первыми успехами на Югыде, считать бросовыми те площади, на которых разведка еще далеко не завершена и в которые уже вложено слишком много сил и средств. Вот почему я никак не могу согласиться с мнением товарища… — он заглянул в блокнот, — товарища Гаджиева, который предлагает продолжать бурение на Лыже лишь для того, чтобы, как он выразился, «развеять миф»… Нет, товарищи. Разведку на Лыже нужно довести до конца, но с более серьезной целью!

Таким образом, позиция обкома партии в этом вопросе не оставляла сомнений.

Платон Андреевич Хохлов от заключительного слова отказался. Он лишь с места поблагодарил всех выступивших на совещании и позволил себе выразить общее мнение, что совещание оказалось весьма плодотворным.

В проект резолюции был включен пункт о доразведке северо-западного окончания Лыжской гряды, в частности — о бурении оценочной скважины в Скудном Материке. И даже, те, кто усматривал в этом пункте лишь дань хохловскому престижу, смирились с данью. Было уже очевидно, что основной поиск развернется на других направлениях. А Скудный Материк — что ж, почему не попробовать?..

Резолюцию приняли единогласно, при одном воздержавшемся. Воздержался Петряев.

Лица людей, покидавших зал, были просветленны. В интонациях слышались воскресшие надежды, уверенность в том, что теперь дела пойдут на лад.

Однако было заметно и некоторое разочарование, подобное тому, которое испытывают люди, оказавшиеся нечаянными свидетелями назревающей уличной драки, — но драка по какой-то причине не состоялась, только подержались за грудки, только кулаками помахали, и вот свидетели расходятся с постными лицами и смутным сожалением в душе. Надо полагать, что это чувство — пережиток прошлого, атавизм.

И здесь жажда крови осталась неудовлетворенной.

Впрочем, это окупалось предвкушением обещанного банкета.

Глава вторая

Старуха глядела-глядела вокруг, а потом сказала:

— И куда это всё люди едут?

Была она востроглаза, подвижна и, вероятно, охоча до беседы, хотя за минувшие сутки эти сказанные ею слова были первые, а доселе она молчала. Только по-птичьи вертела головой, и зеленые ее глаза, неожиданно молодые на ветхом морщинистом лице, пытливо сновали кругом.

Она села на пароход в Канине, где Печора сходится крест-накрест с железной дорогой. Должно быть, до парохода старуха еще ехала поездом, а то и несколькими поездами, с пересадкой, а потом уже, в Канинском порту, попала на пароход: хотя ее и одолевало любопытство, но вид был усталый и затурканный, как у всех долго едущих людей.

Ближе к осени навигация на Печоре сворачивается, рейсовые суда ходят вниз-вверх через день, а то и через два на третий, на пристани скапливается уйма пассажиров, билеты нарасхват, и в пароход набивается пароду — не продохнуть.

Особенно в третьем классе. Здесь уж никто не разбирается, у кого какая плацкарта, у кого лежачее, у кого сидячее место, а сидят впритирку на скамьях, крашенных казенной охрой, спят в очередь.