Возвращение - Юлия Фирсанова

– Соседка это Векшина, Милица, – поспешил дать справку Дармон, явно недовольный явлением незваной гостьи, пока кто-нибудь из телохранителей не прикончил шуструю бабенку, топчущуюся на пороге.

– На ловца и зверь бежит! – довольно констатировала я и переключилась на свидетельницу. Лакс, не перекатываясь на бок, легко, как циркач, вспрыгнул на ноги.

– Хорошо, что заглянула, Милица, расскажи-ка, как Салиду нашла, как тревогу поднимала, – начала теребить бабу.

Та с готовностью закивала, проявляя желание сотрудничать со следственными органами, и, методично дергая то одну, то другую косу, толстыми светло-русыми веревками покоившиеся на пышной груди (чем они все-таки тут головы моют, что волос такой густой растет?), затарахтела, будто боялась, что вот-вот рот заткнут и ни словечка молвить не позволят. Визгливый голос свидетельницы перешибал разом все звуки, поэтому я совершенно спокойно подозвала Лакса и попросила:

– Проверь-ка, пожалуй, как у нее дома с запасами соли.

Рыжик моментально просек, к чему я клоню, усмехнулся и утек из дома так незаметно, как могут только искусные воры и эльфы, а уж особь, совмещающая в себе профессиональные достоинства и наследственные факторы, тем паче. Эта пластичная неуловимость была свойственна Лаксу и в лесу, и в городе.

А русокосая Милица, даже не заметив незначительного поредения массы слушателей, дергала оборки на блузе, влажно моргая выпуклыми голубыми глазами, и все повествовала, повторяя на разные лады, как еще с ночи у нее на сердце тяжко было, да разве ж угадаешь, к чему так гнетет. Это уж потом, как за солью зашла к соседям, Векша храпит на лавке, а Салида на полу лежит, не движется, тут и про соль забыла, заорала, юбки подхватила да подмогу звать понеслась. Мужики прибежали, а Салида как есть мертвехонька.

Лакс успел возвратиться и шепнул мне на ухо, умудрившись еще и украдкой нежно поцеловать в мочку уха:

– Полнехонек кувшин с солью-то на три четверти.

– А ведь ты лжешь, – дождавшись логического подтверждения своих интуитивных догадок, протянула я. – По-другому дело было, Милица, по-другому. Сама расскажешь нам или магией помочь память освежить?

Яркий, будто свеклой наведенный румянец схлынул с полных щек бабы. Запнувшись на полуслове, она всхлипнула и, рухнув на колени, запричитала на одной воющей ноте:

– Не губи, магева-матушка, всю душу открою, как есть скажу! Демоны попутали, не иначе! Они, они, окаянные, руку мою направили! Убийца я проклятая!..

Дармон выпучил глаза не хуже Милицы и икнул. «Упс, – подумала я, – хотела свидетельницу расколоть, а тут сразу признание выскочило».

Удивилась я не меньше прочих, однако постаралась сделать вид, будто все идет как задумано. Баба покаянно выла, поносила себя последними словами, но никакой ценной конкретики в ее добровольном признании не всплывало. Между тем мне действительно было весьма любопытно, каким таким образом она умудрилась сломать шею Салиде, женщине более увесистой и массивной, чем сама. Состояние аффекта, бывает и такое, пробуждает в человеке невиданные резервы сил, но тем не менее я бы не отказалась услышать подробности.

– Милица, мы уже поняли, что ты раскаиваешься. Поднимись, присядь на лавку и постарайся описать, как все произошло, – попыталась направить истерическую исповедь в нужное русло. Кейр помог женщине встать и усадил на скамью.

– Настойка у Салиды уж больно крепка, до сих пор в голове шум да туман, – промокнув слезы косой, всхлипнула женщина и плюхнула толстый зад на лавку. – Помню только, позвала она попробовать новых рецептов настойку, лепешек напекла. Втроем мы сидели, пробовали, легко пилось, даром что крепко, об урожае говорили. Векша сразу два кувшина осушил и задремал, а потом, – крупные слезы снова закапали Милице на блузон, – она чего-то грубого мне сказала, я так озлилась, как в жизни ни на кого не гневалась, и кружкой своею замахнулась, а она, кружка, прям в висок соседушке моей угодила. Та на стол головой сразу упала, я ж еще выпила и ушла к себе, будто так и надо. Только утром чуток в разум вошла, тогда уж народ звать кинулась, а только испугалась да на Векшу все и свалила. Он же, как лишку хватит, ничего упомнить не может.

«Ну и женщина, железный Арни отдыхает, – мысленно хмыкнула я, – это ж надо кружкой так сопернице навешать, чтобы шею переломить. Интересно, из чего ж она пила?» Аналогичные сомнения посетили не только мою черепушку. Мужчины молча созерцали «кровожадную» бабу.

Гиз ненавязчиво полюбопытствовал:

– Какая кружка у тебя была и где она сейчас?

– Так вот, вроде тех, на столе. – Милица ткнула дрожащим пальцем в две небольшие глиняные емкости грамм эдак на двести пятьдесят с выпирающими острым углом ручками, пылящиеся на столешнице. – Свою я зачем-то домой вчера снесла, она там стоит, в погребе…

Я подошла к столу, схапала кружку, взвесила в руке. Вполне симпатичная: посудина чуть тяжелее стеклянного стакана. Ручка, правда, островата. Теперь ясно, откуда у Салиды синяк на виске взялся. А вот насчет того, каким образом условно мертвая женщина переместилась из-за стола на пол, совершенно непонятно. Может, муж спьяну начудил? Эх, опять придется колдовать.

Недовольно цокнув языком – на какую уголовщину восхитительное чудо трачу! – я вызвала руны истинного видения кано, раскрытия тайн евайз и временного цикла райдо, усиленно желая разглядеть некоторые подробности вчерашней пьянки, приведшей к ссоре и убийству на бытовой почве. Нет, ей-богу, в этих Котловищах введу своей волей сухой закон, будут знать, как к моему визиту трупы подсовывать! Экскурсии в погреба с мертвыми телами не слишком приятственное вечернее времяпрепровождение! Впрочем, утром и днем покойников разглядывать тоже веселья мало.

Наверное, рунам, если эти хладнокровные магические символы скандинавского темперамента обладают способностью испытывать эмоции, тоже не слишком нравилась предстоящая работа, но, к моему облегчению, в помощи отказано не было. Как в ускоренной съемке, перед моими глазами замелькали полупрозрачные кадры волшебного «кино».

Вот трое – две бабы и дюжий настолько, что впору медведем родиться, мужик – вполне конкретно бухают за столом, опустошая один кувшин за другим, закусывают грудой овощей, сваленной прямо на стол, и толстыми лепешками, пизанской башней вздымающимися над широкой мисой. Вполне доброжелательный, судя по ленивым улыбкам, разговор становится все более бессвязным, первым вырубается усердно осушающий кружку за кружкой мужик. Не допив последней, он валится на укрытую шкурой лавку и задает храпака, бабы продолжают пить. Ага! Момент ссоры. Язвительная улыбочка Салиды. Гневно оскалившись, Милица размахивается то ли в попытке долбануть кружкой по столу, то ли правда желает заехать в лицо врагине. Салиду малость пошатывает даже в сидячем положении. Она подставляется виском под край кружки и отключается, валится грудью на стол. Милица с победным видом выпивает свою кружку до конца, наливает еще, пытается схватить последнюю лепешку на закусь, промахивается, сшибая ее на пол, встает с лавки, зигзагом перемещается к двери. Салида приходит в себя, наливает еще, мутным взглядом окидывает помещение, наверное, соображает, куда делись все собутыльники, вернее, сокувшинники. Ответа не находит, зато видит упавшую на пол лепешку. Закуска не должна пропасть! Сидя до нее не дотянуться, баба вылезает из-за стола, качаясь (то ли от количества спиртного, принятого на грудь, то ли от головокружения из-за височной травмы), движется в сторону лепешки, поскальзывается на ней, взмахивает руками и заваливается спиной назад, шея соприкасается с краем табуретки. Мебель отодвигается и падает, самогонщица тоже, ни та ни другая больше не двигаются. Финита ля Салида!