Последний год - Алексей Новиков

И тогда виконт д'Аршиак решительно присоединился к словам поэта:

– Именно сегодня!

Виконт оставался в полном и приятном убеждении, что он и только он добился скорого конца своей настойчивостью.

Но каково было Данзасу! Еще несколько считанных минут – и придется посылать за каретами, мчаться за город и там давать знак к стрельбе.

Пушкин тотчас удалился, условившись, что будет ждать Данзаса в кондитерской Вольфа на Невском. А ведь Константин Карлович вступил в дело вовсе не для того, чтобы помочь какому-то светскому прощелыге стрелять в Пушкина как можно скорее. Ведь и он надеялся, что судьба поможет ему как-нибудь отвести от Пушкина вражий пистолет. Но как?

Подполковник Данзас, оставшись наедине с виконтом д'Аршиаком, не мог скрыть растерянности.

– Нам надлежит закрепить на бумаге условия дуэли, – спокойно сказал д'Аршиак, не обращая внимания на крайнее волнение гостя. – Вы хорошо понимаете, конечно, что в этом заключается важная обязанность секундантов. – Он взглянул на часы. – Времени у нас очень мало, приступим!..

Виконт коротко намечал эти условия, видимо давно им продуманные, останавливался, вежливо ожидая мнения Данзаса, и, не встретив возражения, тут же четким почерком записывал. Документ был немногословен:

«Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга и в пяти шагах от барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.

Вооруженные пистолетами, противники по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять.

После выстрела противникам не дозволяется менять места для того, чтобы выстреливший первым подвергся огню на том же расстоянии.

Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, в случае безрезультатности, поединок возобновляется как бы в первый раз: противники становятся на то же расстояние, в двадцать шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила».

– К сожалению, – объяснил д'Аршиак, – мы участвуем в столкновении, когда одной из сторон нанесены жесточайшие оскорбления. В таком случае минимальным результатом считается ранение одного из противников, притом такое, которое по тяжести своей лишает его возможности продолжать бой.

Данзас молчал. Ведь и Пушкин требовал условий наитягчайших.

– Разумеется, – продолжал д'Аршиак, – мы, секунданты, не можем допустить никаких объяснений между противниками…

– Но сами мы, – твердо сказал Данзас, – не можем упустить ни малейшей возможности к примирению…

– Если такая возможность обнаружится на поле боя? – виконт явно в это не верил.

Он перечитал условия дуэли и, не имея нужды оспаривать предположение Данзаса, в котором не было никакой вероятности, вписал в текст:

«Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя».

Подполковнику Данзасу давалась полная возможность видеть в этих строках надежду на примирение, если он такую надежду еще питал.

Условия были изготовлены в двух списках и подписаны секундантами. Виконт д'Аршиак опять взглянул на часы и пометил только что согласованный документ: «27 января 1837 г., 2 часа 30 минут».

Оставалось условиться о месте поединка и других подробностях.

Вскоре подполковник Данзас покинул французское посольство. Прохожие могли бы обратить внимание на почтенного офицера, находившегося, по-видимому, в крайнем потрясении. Иначе зачем бы ему жестикулировать и что-то бессвязно бормотать? Данзас шел чрезвычайно медленно. Как будто мог отвести этой медлительностью собравшуюся грозу. Но недалек путь от французского посольства до кофейной Вольфа.

Д'Аршиак в свою очередь немедленно выехал в голландское посольство. Дантес его ждал.

– Какие известия вы привезли, мой добрый д'Аршиак?

– Мы едем с вами за город, к комендантской даче.

– Когда?

– Сейчас!.. Вы должны признать, дорогой Жорж, что ваш секундант выполнил свои обязанности.

– О! – воскликнул Дантес.

В этом восклицании были, по-видимому, и восхищение стремительностью действий непреклонного секунданта и надежда на близкую развязку. Так и только так, конечно, должен был истолковать виконт д'Аршиак короткое, хотя и полное многих оттенков, восклицание Дантеса. Но черт возьми! Он все-таки зря лез из кожи вон, этот милый, однако чересчур усердный, д'Аршиак. Впрочем, Дантесу ничего больше не оставалось, как с чувством пожать его благородную руку.

– Пройдите к баронессе, виконт! – продолжал Дантес. – Моя Катенька так любит ваше общество! А вы расскажете ей, что похищаете меня для какого-нибудь невинного развлечения. Мне необходимо пройти к моему отцу, если он дома.

Барон Луи был в своем кабинете. Он внимательно изучал счета на вина, фарфор, кружева, только что прибывшие в петербургскую таможню для личных надобностей голландского посланника. Счета сулили немалый барыш.

– Барон! – начал Дантес. – Я пришел, чтобы сообщить вам печальную новость: самые искусные дипломаты иногда опаздывают.

Через несколько минут барон Луи поник под тяжестью обрушившихся на него известий. Опрокинуты все замыслы, разбиты все надежды. Болван д'Аршиак, разрази бог этих законников! Когда же могло так стремительно повернуться дело?

– Ты побудешь со мной, Жорж!

– Я должен ехать с д'Аршиаком. И – ободритесь! Наградой вам будет скорое и благополучное возвращение вашего сына.

Дантес пошел к жене:

– Вини во всем д'Аршиака, дорогая! Разве бы я решился иначе тебя покинуть? Д'Аршиак, дайте слово моей ненаглядной Катеньке в том, что в обществе, в которое вы меня увлекаете, не будет ни одной женщины.

Д'Аршиак мог дать такое слово без колебаний.

Коко осталась одна. Не страшны ей никакие женщины, кроме одной. Только сегодня заезжала к ней Азинька – Наталья умоляет Коко воздействовать на Жоржа. Ну что ж! Законная супруга барона Жоржа Геккерена охотно доставит ей это удовольствие. Пусть так и передаст прелесть Азинька.

…На Мойке, у чугунной ограды, за которой находился одноэтажный особняк, крашенный охрой, вдалеке от ворот остановилась карета голландского посланника. Вероятно, это был самый странный из высокопоставленных посетителей, которых когда-нибудь принимал Бенкендорф.

Александр Христофорович долго не мог понять, чего хочет уважаемый барон, который повторял, задыхаясь: «Дуэль… комендантская дача…»

Барон собирался рассказать о преступном полученном им письме Пушкина; он начинал лепетать о главаре русских либералов и возвращался все к тому же: «Сегодня, сейчас… у комендантской дачи…»

Когда же кое-как уразумел суть сбивчивого рассказа граф Бенкендорф, то сказал громко:

– Будут приняты все зависящие меры, барон! – И встал с кресла, давая понять, что сейчас ему дорога каждая минута для отдачи необходимых распоряжений.

Сегодня все считали на часы и минуты. Граф Бенкендорф тоже. Если дело обстоит так, как только что рассказывал барон Геккерен, может быть и впрямь лишившийся ума, то у него, графа Бенкендорфа, хватит здравого рассудка для того, чтобы жандармы опоздали к поединку. Для того и будут они посланы, чтобы опоздать. Нет нужды вмешиваться еще раз в дело, которое неотделимо от намерений его величества. Кроме того, дело связано с Пушкиным. Применительно к этой особе, сомнительной во всех отношениях, пожелания его величества можно угадать с большой вероятностью. Пусть же опоздают нерасторопные жандармы. Пусть рассудит драчунов господь бог.

Карета голландского посланника давно отъехала с набережной Мойки, а Пушкин все еще сидел за столиком в кофейной Вольфа, прикрывшись газетой от любопытных взглядов. Но до слуха то и дело долетал привычный шепот: «Пушкин! Гляньте в тот угол – Пушкин!»

Было около четырех часов дня. Посетителей прибывало. Куда же запропастился Данзас?

И вдруг Александр Сергеевич приветливо взмахнул рукой. Подполковник Данзас медленно шел между столиков.

Через несколько минут они уже ехали в санях по набережной Невы. Навстречу попадалось много экипажей. Общество разъезжалось после катания с ледяных гор. То и дело встречались знакомые. А это кто? Данзас присмотрелся. Прикрыв лицо муфтой, навстречу ехала Наталья Николаевна. По близорукости она не разглядела мужа. Пушкин тоже ее не увидел – он смотрел в другую сторону. «Остановить ее, окликнуть?» – в отчаянии подумал Данзас. Но сани уже разъехались.

Пушкин обернулся к секунданту:

– Куда ты меня везешь? Может быть, в Петропавловскую крепость?

Сани и в самом деле сворачивали на Троицкий мост. Данзас очнулся, но шутки Пушкина не понял.

– Здесь нам ближний путь, – серьезно отвечал он.

И вот уже мелькают городские окраины. Вот и совсем выехали сани на снежные необозримые просторы…

– Извозчик, стой!

Вблизи виднеются какие-то строения, за нетронутыми человеческой ногой сугробами черная полоска невзрачного леса. Быстро сгущаются сумерки. Подъезжают сани противников.