Ежов. Биография - Алексей Павлюков

Я думаю, что если мы хотим быть настоящими чекистами и большевиками, мы должны зарубить себе на носу, что мы не чиновники, которые вот взяли протокол, записали, и все… Мы должны взять протокол, как следует его продумать, изучить человека — что он представляет, откуда идут корни. А у нас получается так, что арестованный — это просто статистическая единица. Арестовали, прикрепили к следователю, у которого имеется 40–50 человек арестованных, и следователь начинает его колоть. Перед ним сидит арестованный, какой-то сотый человек, он по головам их считает, всех их надо расколоть — и вся задача, а как расколоть, в каком направлении снять показания — он не знает…

Вот Белов[78]. Мы его арестовали как правого, как одного из руководителей центра правых в армии, и за жабры его брали как правого. Он немного поартачился, а потом давай нам сыпать, что он был руководителем центра правых и т. д…. Товарищ Сталин меня вызвал и говорит: «Ты допроси его по линии эсеров, это старый эсер, у него есть грязные делишки по Средней Азии». И когда мы начали по этой линии нажимать, он жался, жался, а потом начал давать — оказалось, что он является руководителем настоящей эсеровской организации в армии. А все следствие было направлено к его правым связям. По правым он рассказал кое-что, все-таки для него это легче, а когда мы его зацепили по линии эсеров, то оказалось, что еще в 1918 году он с англичанами договор заключил, и все эти восстания [в Туркестане в 1918 г.] были организованы по поручению англичан и ЦК левых эсеров. А если бы шли [только] по линии правых, мы бы ничего не знали, и он скрывал бы дальше эсеровские связи, которые остались бы в армии и продолжали существовать.

Так что частенько у нас арестованный — это статистическая единица, и к нему индивидуально не подходят, не изучают, кто он, что он в прошлом, берут его и колют. Я уже не говорю о тех курьезах, свидетелем которых был я сам. Я все-таки хожу по следователям, в тюрьме бываю, зайдешь, спросишь: «Ну, что у вас?» — «Колю», — говорит. — «А что у вас?» — «Да не знаю, на что выйдет». (В этом месте присутствующие дружно рассмеялись: такие недостатки они знали и за собой.)

Затронув также некоторые другие темы, Ежов в заключительной части своего выступления коснулся еще одного весьма важного вопроса. С конца 1936 года любые происшествия в народном хозяйстве (аварии, пожары, падеж скота и т. д.) чекисты старались, по возможности, представлять как контрреволюционные акции. В том же духе трактовались покушения на убийство и сами убийства, если их жертвами становились члены партийных комитетов, депутаты Советов любого уровня, ударники социалистического соревнования и т. д. За каждым из таких событий очень скоро обнаруживался конкретный враг народа — и чаще всего не один, а целая организация. Происшествий в стране случалось множество, преступлений тоже хватало, так что на стол высшего партийного руководства ежедневно ложились донесения, напоминающие сводки с театра военных действий. Когда Сталин намечал свою грандиозную чистку, это было ему на руку, так как давало дополнительные аргументы, с помощью которых можно было убеждать соратников по партии в необходимости предпринимать решительные действия против озверевшего классового врага. Однако шло время, «массовая операция» разворачивалась в ширь и в глубь, сотни тысяч реальных и потенциальных противников режима были уже ликвидированы или надежно изолированы, а количество политических преступлений нисколько не уменьшалось. В результате, борьба с «врагами народа» начинала походить на битву с драконом, у которого вместо одной отрубленной головы вырастало две новых. Конца этому не было видно, но и до бесконечности растягивать такое чрезвычайное мероприятие, как «массовая операция», было невозможно. Со временем эта нелепая ситуация начала Сталина, по-видимому, раздражать, и Ежов почувствовал, что пора менять правила игры.

В своем выступлении на совещании он ясно дал понять подчиненным, что старые подходы себя исчерпали и что результаты их работы будут оцениваться теперь совсем по другим критериям:

«То, что у нас было вредительство… это совершенно бесспорный факт… [но незачем] изо дня в день кричать о вредительстве, которое уже разгромлено нами, а нам пора поставить крест на вредительстве и сказать, что же положительного мы сделали…

Нам много прощалось недостатков, но сейчас… когда требования к нам растут изо дня в день, нам нужно действовать… Нам нужно в относительно короткий срок наверстать все упущенное, и нам уже многое не будут прощать. Я вам прямо говорю — и меня в ЦК будут тянуть, и я вас, в свою очередь, буду тянуть, меня будут крыть и предупреждать, и я не буду сидеть паинькой — буду спрашивать с людей. Если мы, действительно, хотим стать и, действительно, являемся органом, бдительности, значит, мы должны не фиксировать то, что случилось, а предупреждать — в этом наше назначение. Если мы не будем с этим справляться, то грош нам цена.

Не останавливаясь на достигнутому нас поставлено дело так в аппарате: когда что-нибудь произойдет, то приходят и начинают констатировать факт — кто убил, каким оружием, спереди или сзади; или, например, произойдет взрыв на заводе или крушение какое-нибудь — приходит работник и заявляет: мы раскрыли такую-то организацию, которая совершила диверсию.

А где вы были до этого времени, что вы раньше не раскрыли?.. Вот, например, в Саратове был взрыв на рынке, убило 44 человека, двести с лишним ранено — диверсионный акт… Взрыв произведен как раз 12 января [1938 г.], к моменту открытия сессии Верховного Совета, а товарищи с радостью сообщают из Саратова, что взрыв на рынке, видимо, произошел в результате диверсии. На другой день сообщают, что взрыв, действительно, является актом диверсии такой-то группы, вскрыли то-то и то-то. А по существу, за такие вещи, по совести сказать, случись такая штука, предположим, в любой капиталистической стране, начальника полиции сейчас же сместили бы, то есть он сам бы подал в отставку, так как это было бы минусом в его послужном списке. А у нас товарищи думают, что если совершилась диверсия и я ее вскрыл, то за это дело меня похвалят».

Можно не сомневаться, что высказанные Ежовым замечания поубавили у чекистов желание за каждой аварией видеть акт вредительства. Однако главный вывод, который они сделали из состоявшегося обсуждения, заключался в другом: никаких претензий в связи с массовой фабрикацией следственных дел никто им предъявлять не намерен, наоборот, гораздо больше в этом случае шансов получить от начальства одобрение и поддержку. О том же говорило и отсутствие сколько-нибудь значимых упоминаний о прошедшем накануне пленуме ЦК, на котором прозвучала, хотя и формальная, критика в адрес руководителей, стремящихся отличиться и выдвинуться на репрессиях против членов партии. Как отмечал позднее один из участников совещания, присутствующие поняли это так, что «у партии свои дела, а НКВД — это особая статья, для которой указания ЦК ВКП (б) вовсе не обязательны» {337}.

Поскольку производство «врагов народа» было поставлено на плановые рельсы, одним из важнейших показателей эффективности работы чекистов становится количество признательных показаний.

19 марта 1938 года заместитель начальника Московского управления НКВД Г. М. Якубович пишет записку своему подчиненному — начальнику 3-го (контрразведывательного) отдела И. Г. Сорокину:

«Тов. Сорокин. Количество признаний у вас сильно снизилось: за 16-е марта было 34, за 17-е марта — 33. В пятом же отделе за 17-е было 51 признание. Прошу нажать»{338}.

Такого рода соревнования между различными оперативными подразделениями НКВД были не редкостью. На заводах состязались в выпуске станков и машин, в НКВД — в поиске и уничтожении врагов народа. Каждый помогал стране чем мог.

Из приказа наркома внутренних дел Киргизской ССР «О результатах социалистического соревнования третьего и четвертого отделов УГБ НКВД КирССР за февраль месяц 1938 года»:

«Четвертый отдел в полтора раза превысил по сравнению с 3-м отделом число арестов за месяц и разоблачил шпионов, участников к.-р. [контрреволюционных] организаций на 13 человек больше, чем 3-й отдел… Однако 3-й отдел передал 20 дел на Военколлегию и 11 дел на Спецколлегию, чего не имеет 4-й отдел. Зато 4-й отдел превысил число законченных его аппаратом дел (не считая периферии), рассмотренных тройкой, почти на 100 человек… По результатам работы за февраль месяц впереди идет 4-й отдел»{339}.

Способы достижения всех этих результатов были довольно разнообразными, но если в самом начале «массовой операции» основным был все-таки метод индивидуальной работы с каждым подследственным, то в дальнейшем чекисты начинают уже осваивать гораздо более эффективные технологии.