Семигорье - Владимир Корнилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды, на перемене, он подстроился к Алёшке, молча ходившему по коридору, как бы между прочим сказал: «Не хочу огорчать тебя, претендент, но приходится. Ниночка произнесла о тебе далеко не лестные слова. Надеюсь, догадываешься, что сказаны они были между поцелуями…»
Алёшка поверил Юрочке. И расстроился так, что дома сказался больным, два дня не ходил в школу. Потом додумался, что своим нечистым откровением Юрочка защищал себя, и злое упрямство узнать всё до конца не от Юрочки — от самой Нины! — заставило его решиться.
«А что? Подойду и скажу. Так прямо подойду и скажу! И будь что будет!..» — думал Алёшка и в ожидании этой жуткой минуты потерял покой окончательно.
«Я люблю тебя, Ниночка!» — бессчётно, пьянея от радости, повторял он про себя оглушающие его слова. Слова сверкали, как летний дождь на солнце, звенели, как весенние берёзовые рощи звенят птичьим гомоном.
Но стоило ему вообразить, что с этими звенящими словами он идёт к Ниночке — холодный пот прокатывался по спине, пальцы сами собой расстёгивали на куртке пуговицы — он сникал и прятался в своей комнате, как улитка. Так было ещё вчера. И вот он сидит за партой, как на жарких углях, смотрит на Ниночку и страдает от того, что час задуманного свидания приближается.
Первым он выскочил из класса — в конце коридора ещё бухал школьный ручной звонок, — быстро оделся, вышел. Он решил дождаться Нину у городской пожарной каланчи, на углу базарной площади. Дом её был на горе, на самой окраине, за ним начинались уже поля и деревни. А подруги её жили внизу, у Волги, и на площади Нина расставалась с ними — мимо каланчи шла обычно одна. Алёшка выглядел это ещё зимой, когда вместе с любовью вошло в него великое беспокойство за Ниночку. За всё, что окружало её, за всё, что было её жизнью.
На высоких, уже оттаявших от льда деревянных мостках, проложенных вместо тротуара, он стоял и делал вид, что читает афиши и объявления, наклеенные на рыночном заборе. Но глаз не сводил с улицы и видел, как по солнечной её стороне толпами шли оживлённые весной люди. Руки он держал за спиной и поигрывал портфелем, чтобы унять дрожь ожидания, но дрожь нарастала, и когда среди прохожих он заметил Ниночку, он свернул за угол и, скрытый забором, почти побежал к Волге. «Ну, что я скажу ей? Что?!» — твердил он потерянно. Те звенящие слова, которые в одиночестве он выговаривал с упоением и радостью, казались ему сейчас стыдными. Он спешил уйти, чтобы унести как можно дальше от Ниночки эти невозможные теперь слова.
В конце площади он остановился, увидел, как вышла из-за угла Нина, неторопливо пошла по дощатым мосткам в гору. Он смотрел, как она уходила, и с отчаянием и нарастающим страхом думал, что если сейчас не решится, не догонит, не заговорит, Ниночка уйдёт от него и, может быть, навсегда.
Он догонял Нину, а в памяти некстати всплывали мамины грустные и тревожные слова: «Я хотела бы, Алёша, чтобы у тебя было горячее сердце и холодная голова…» «Хотела бы!..» Он тоже хотел бы! Но что ему делать, если сейчас вообще он не чувствовал сердца! Была только пылающая, совершенно без мыслей голова!
Он знал одно: он должен догнать Нину и заговорить, о чём угодно — только заговорить!..
На ходу расстегнул портфель, вытащил зелёную тополевую ветку — ещё утром он взял её из стакана на своём столе — и тут увидел, что Нина остановилась, ожидая его. Алёшка тоже остановился, потом широко и стремительно шагнул, не видя ничего, кроме своих рук, протянул тополь.
— Нин, вот, пожалуйста. Настоящее чудо!.. — бормотал он и неловко совал ей в ладонь покрытую живыми листьями ветку. Слабые листья от резких его движений трепетали, как на ветру, и Алёшка страшился, что сейчас они сорвутся, опадут и чудо, которым он хотел удивить Ниночку, исчезнет. Листья дрожали, но не осыпались. В ярком солнце, под холодной синевой неба, они были как цветы.
— Действительно, чудо! — сказала Ниночка. — Среди снегов улыбка весны… — Она не поднесла к губам листочки, не вдохнула запах тополевой смолки, как того ждал Алёшка. С какой-то отчуждённостью она держала зелёную ветвь и насмешливо смотрела из-под изломанных бровей на Алёшку. — Только… Только это чудо, Полянин, я видела у Зойки Гужавиной из 8 «б»! Не трудно догадаться, что оно выращено для тебя!..
Она бросила ветку на руку Алёшке, повернулась и пошла, аккуратно ставя ноги в ботинках на льдисто отсвечивающие доски тротуара. И ни разу не оглянулась. Даже там, на горе, переходя дорогу, она смотрела в поле, чтобы не видеть Алёшку, потрясённо застывшего среди улицы.
2Он брёл, глядя себе под ноги, и улица, как прежде, оживлённая и солнечная, казалась ему холодной и пустой, как в осеннюю непогодь. Он шёл к общежитию, где уже устроили заречных на время распутицы, но даже не остановился у знакомых ворот. Спустился к Волге, шлёпая по снежницам, утопая по щиколотки в талом снегу, перебрался к Семигорью. Домой пришёл мокрый, озябший, вяло улыбнулся матери, обрадованной его неожиданным появлением, молча, поел, ушёл в комнату и весь вечер просидел за столом, тупо глядя в дневник.
«Всё кончено, — думал Алёшка. — Зачем дом и школа, сама земля и всё вокруг, если Нина меня не любит? Зачем жизнь без любви?!»
Он знал: когда прощаются с жизнью, оставляют какие-то важные слова. Но, ни слов, ни мыслей не было. Он просто сидел и ждал, когда настанет утро.
В школу он пошёл только для того, чтобы проститься с Ниночкой. Взглянуть последний раз и уйти. Не тревожа, молча, покорно, как в осеннюю пору уходит от дерева лист. Юрочке он мысленно пожелал счастья, сложил учебники в портфель, в последний раз оглядел наполовину опустевший класс, вышел в гудящий голосами коридор. Надевая в тесной раздевалке пальто, он услышал тихий настойчивый голос: «Алёша! Ну, Алёша!» Он нехотя повернулся и увидел Ниночку. Пальто перекинуто через руку, глаза смотрят ласково и виновато. Как заговорщица, она приложила палец к губам, прошептала: «Подожди меня на том же месте…» — и, тут же вскинув голову, пошла к окну, на ходу поправляя рукой волосы, гордая и неподступная, как королева! Она не видела, как побледнел Алёшка, как тут же вспыхнул, словно сухая сосна на пожаре. Закрывая пылающее лицо кепкой, он старался быстрей протиснуться сквозь толпу к двери.
… Они шли по деревянным мосткам почти рядом — Ниночка чуть впереди. Она очень заботилась, чтобы между ними было хотя бы маленькое расстояние, и время от времени оглядывала улицу. Алёшка чувствовал её беспокойство, он был счастлив её милым возбуждением, тем, что идёт рядом, и хотя и не решается, но может коснуться её руки. То, что было вчера, он уже не помнил и уж совсем не думал о неожиданной переменчивости Ниночкиных чувств. Они шли безлюдной улицей рядом — Ниночка сама хотела, чтобы они шли рядом! — и Алёшка был счастлив этой первой их близостью. Если бы на свете не было Юрочки! Но Юрочка был и как будто тоже шёл с ними, с ленцой переставляя ноги, картинно заложив руку за борт пальто. Алёшка чувствовал его тут, на узком тротуаре, он мешал ему говорить и заставлял ревниво думать о том, что будет, когда счастье кончится. Он, Алёшка, проводит Ниночку и уйдёт, а в вечерних сумерках придёт к Нине Юрочка, и Нина выйдет к нему, потому что на это есть у Юрочки право, и они пойдут в поле и там, под звёздами…
Алёшка даже задохнулся от того, что представилось ему. Душевная боль проступила на его лице, и Ниночка заметила эту его боль и, как будто ни о чём не догадываясь, спросила: «Почему ты хмуришься, Алёша? И почему молчишь?..»
Алёшка попытался улыбнуться и не мог. Он помрачнел, ушёл в себя и теперь тоскливо думал, что в таком состоянии способен сказать любую глупость. Нина тоже шла в сосредоточенном молчании, думая о чём-то своём, и вдруг засмеялась.
— Не правда ли, Кобликов ужасно похож на дикобраза?! — сказала она с веселым, даже каким-то наивным удивлением, как будто приглашая вместе позабавиться своим открытием, но Алёшка уловил её спрашивающий и какой-то тревожный взгляд и понял, что сказала она не просто невинную шутку. Нина давала ему понять, что Юрочка для неё предмет насмешек, а вовсе не серьёзных чувств. Легко и мило она развязала все узлы его сомнений.
Алёшке хотелось выть от радости. Но он постарался остаться серьёзным. Только протянул руку и робко дотронулся до Ниночкиной ладони. Дотронулся и почувствовал, как прохладные пальцы, которые не были его пальцами, быстро и ласково сжали его руку.
3Вальс отзвучал. Алёшка шутливо поклонился Лене Шабановой и отошёл к стене. Стена была холодна, Алёшка засунул за спину руки и так стоял, пытаясь настроить себя на следующий решительный шаг. Он уже много раз танцевал с Леной Шабановой, с ней он чувствовал себя свободно, даже подшучивал, когда тяжёлой, откинутой в повороте косой она задевала танцующие рядом пары и озорно смеялась — её забавляло это маленькое нарушение порядка.