Музыкант (трилогия) - Геннадий Марченко

За текст этой песни, отправляя его с прочими на утверждение в Союз, я переживал особенно. К легкомысленной вдовушке толпами таскаются какие-то парни… Порнография и проституция, товарищи! Вот так по идее должны воскликнуть члены комиссии, увидев перевод. Но я приписал к тексту, что это реальная картина, подсмотренная мною в моем лондонском доме, и песня раскрывает всю гнилую сущность капиталистического образа жизни. В общем, прокатило.

На репетициях, а оных набралось с десяток, моя команда постепенно привыкала к тому, что им предстояло исполнять сочинения своего лидера в новом жанре. И при этом проникалась энтузиазмом, находя в песнях помимо запоминающихся мелодий неповторимое звучание, в том числе психоделику, как заявила Диана. Девица считала себя в этом плане довольно продвинутой, позиционировала себя как хиппи, покуривала марихуану и заявляла, что она childfree, то есть не планирует заводить детей во имя личной свободы. Я ей ничего на это не говорил, думаю, подрастет – сама во всем разберется. А если нет… Что ж, у каждого свои тараканы по жизни.

И уже игравшиеся ранее вещи в более тяжелой обработке, и новые были приняты публикой на ура. Да что там на ура – люди бились в экстазе! Особенно меня вдохновила такая же восторженная реакция на песню моего с другом сочинения. Блин, могли же и мы хиты выдавать, оказывается, вот только продвинуть их в массы было затруднительно. Никто особо сцену и тем более мировые турне нам не давал, лабали в клубе при «Горэлектросети». А ведь могли бы… Эх! Ведь и помимо «Веселой вдовы» у нас имелись вполне достойные вещи. Вот только тексты сразу так и не вспомнишь, хотя музыка в моей голове сидела крепко. Уж на что на что, а на память я никогда не жаловался.

Скрипку Юджина я задействовал в паре баллад, придав им тем самым оригинальное звучание. Больше всего я за него и переживал: парень молодой, психика неустойчивая, возьмет и налажает со страху. Но нет, справился пацан, и даже улыбнулся, когда я ему подмигнул – мол, так держать!

А вот Люк в середине концерта даже исполнил переведенный хит за авторством Маврина-Пушкиной, который теперь назывался «I surrender!» Да-да, пел Кипелов эту вещь и на английском, но англоязычный текст я досконально не помнил, а вот «I surrender!» я запомнил, хотя в буквальном переводе это значит «Я сдаюсь!». Впрочем, вариаций в английском несколько, вот и подобрали подходящую, ложившуюся в контекст песни. А если переводить буквально – получилось бы «I'm free!», и тогда пришлось бы тянуть слово до конца музыкальной фразы, что не есть хорошо.

На репетициях я честно пробовал исполнить партию Кипелова, но все было не то. У него хотя и лирический тенор, но, если можно так выразиться, с трещинками, придающими его тембру характерную окраску. Мой тенор был по сравнению с его слишком чистым, видно, ввиду юного возраста моего тела и соответственно голосовых связок.

Я, совсем уж было впавший в депрессию, поинтересовался у басиста, как у того обстоят дела с вокальными данными. Почему только у него? Насчет Юджина я сразу просек, что певец из него тот еще… Диана отпадала по определению. То есть голос у нее имелся, это мы тоже выяснили в ходе репетиции, причем очень похожий на вокал Алишы Беты Мур, то бишь Pink, но я видел исполнителем англоязычного варианта песни «Я свободен!» только представителя сильного пола. Вот такой я расист на половой почве. Впрочем, лишь по отношению к этой композиции. Что же касается барабанщика… Может, петь он и умеет, но мы не «Eagles» и даже не «The Beatles», чтобы у нас ударники распевали. Так что оставался только басист. Тут-то этот скромняга и вытянул своего туза из рукава.

– Люк, почему ты до сих пор скрывал свой певческий талант? – спросил я его, когда он закончил петь.

Хотя что тут спрашивать, и так понятно – этот 30-летний офисный клерк из продуктовой компании привык быть тише воды, ниже травы, всю жизнь родители, с которыми он так и жил неженатым великовозрастным отпрыском, внушали ему, что высовываться – только себе во вред, удивительно, как они еще разрешали купить ему бас-гитару.

Если первый куплет Люк пел натужно, видно было, что находиться под взглядами сотен глаз и объективами пары телекамер ему пипец как стремно, то к припеву парень разошелся. Ого, я и сам не ожидал, что он способен на такое! Видно, адреналин наконец-то в кровь ударил, и наш скромняга-басист выдал шоу не хуже оригинала, причем публика даже подпевала, быстро выучив незамысловатый припев. Ему бы еще хайр до плеч вместо блестящей лысины… Увы, в этой реальности, как я подозревал, клиника «Real Trans Hair» еще не существовала.

Диана тоже со своим вокалом не стояла в стороне, в некоторых вещах бэковала очень даже неплохо. Ничего, со временем и она у меня сольно запоет, я ж не жадный.

А я то и дело косился в сторону Хелен. Она приткнулась как раз рядом с оператором, где было не так тесно. Что поделаешь, даже музыканту с 50-летним стажем не искоренить в себе желания порисоваться перед барышней. Будущей кинозвезде наша музыка, похоже, тоже пришлась по вкусу. Глазки блестят, ножкой в ритм постукивает, плечиками подергивает… Ритм – великая вещь, недаром все эти шаманы и жрецы, пляшущие вокруг костров, именно ритмичным постукиванием в бубны вводили соплеменников в транс. Да и до сих пор кое-где еще вводят, в той же африканской глубинке, к примеру.

– Спасибо всем! – решительно заканчиваю я концерт после повторного исполнения «The merry widow» согласно задуманному заранее плану. – Это было здорово! Надеюсь, мы еще с вами увидимся, следите за анонсами.

Народ в зале нам аплодирует, кричит и свистит, мы, покидая сцену, тоже аплодируем народу, причем Джону приходится стучать палочкой о палочку. Вваливаемся в сопровождении Эндрю в гримерку, и только тут нас всех отпускает. Меня, кстати, тоже, напряжение по ходу часового с копейками выступления я испытывал нешуточное.

– Мои поздравления! – трясет каждому по очереди руку Олдхэм. – Я немного опоздал к началу, но все же увидел почти весь концерт. Это было феерично! Это новое звучание в музыке, как я и говорил, Егор. Репортер пообещал написать статью в восторженных тонах, а уж по ТВ точно покажут, надеюсь, без купюр.

– Я бы не стал так безапелляционно заявлять. Увидят в кадре красные серп с молотом – и прощай мечта о телевидении.

– Да ладно, я этот момент обговорил с режиссером, – отмахнулся Эндрю. – Он сказал, что его босс симпатизирует идеям Коминтерна, которого уже не существует, причем свои взгляды даже не скрывает… Кстати, каждому из вас причитается по 15 фунтов.

Я принимаю банкноты с показательно-безразличным видом, словно бездушный банкомат, а остальные музыканты с чувством благоговения. Еще бы, оказалось, за то, чем они занимались бесплатно дома, здесь еще и платят.

Раздался осторожный стук в дверь. Оказалось – Хелен. Тоже рассыпалась в комплиментах, мелочь, как говорится, а приятно. Что ж, надеюсь, что число 30 апреля войдет в историю как дата первого публичного выступления группы «Sickle & hammer»!

– Так, а теперь, как я и обещал, едем отмечать наш дебют в бар «Matreshka», – объявил Эндрю. – Сегодня я угощаю!

– Не против, если Хелен поедет с нами?

– Хелен?.. Да пусть едет, гулять так гулять, так кажется, у вас, русских, говорят? А гитару, Егор, можешь оставить в гримерке, я завтра ее сам заберу. И вы, ребята, чего таскать инструменты с собой будете, оставляйте тут. Ключ от гримерки будет у меня, потом созвонимся и заберете гитары.

Впрочем, Юджин все же не рискнул оставить здесь свою скрипку. Не работы Страдивари, но все же… Тем более размеры не такие угрожающие, как у гитары, руки не отвалятся.

Вот так мы всей толпой завалились в русский бар возле станции «Ист-Хэм». Эндрю его выбрал, якобы желая потрафить мне, хотя заведения с такими вот китчевыми названиями всегда вызывали у меня не самые положительные эмоции. Но спорить я не стал, может, внутри все окажется вполне цивильно.

В той жизни бывать тут мне не доводилось, хотя кое-что слышал о баре краем уха. Например, что основал его какой-то белоэмигрант. Как оказалось, этим белоэмигрантом был штабс-капитан Евгений Васильевич Ревенский в 1927 году, что явствовало из вывески возле входа на русском и английском языках. А сейчас, как я узнал позже, заведением управляет его внук Кирилл Иннокентьевич.

Убранство бара соответствовало названию. На крепких дубовых столиках, сработанных показательно кондово – вышитые рушники, самовар за стойкой, а в углу – двухметровое чучело медведя в бочонком в лапах. На бочонке желтыми буквами намалевано «Мёд». На небольшой сцене трио музыкантов в вышиванках, подпоясанных красными шнурками, шароварах и сапогах, аккомпанировали парой гитар и скрипкой ряженой под цыганку тетке лет сорока, грустно исполнявшей «Он уехал».

Сейчас тут было не столь многолюдно, причем общались посетители в основном на английском. Только из-за одного столика слышался диалог на великом и могучем, где двое мужчин довольно громко обсуждали какие-то радиовещательные дела и свободу слова в СССР. Один из них, чернявый, выделялся залысиной и своим нависающим над верхней губой носом, второй – обладатель посеребренных висков – напротив, был обычной славянской внешности.