Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники - Николай Губернаторов

Так вот о кодировщиках. Их было двое. Лиц их я не видела никогда, хотя больше всего телеграмм приносила именно к ним. Они, как призраки, появлялись откуда-то из-за занавески в полутемной комнате. Молча, быстро расписывались в получении телеграмм и моментально исчезали в темноте. У меня сложилось убеждение, что расшифровывать телеграммы нужно только в темноте, загородившись ото всех.

С ними никто не общался, вернее, они не общались. Редко кто их видел на полевой кухне. Обычно приходил всегда кто-то один из них, брал обед или ужин на двоих. Другой оставался караулить секреты. В лицо их никто не видел. Может, лиц у них и не было…

Наши ребята — общительные, весельчаки и балагуры — никогда не проходили мимо, чтобы что-то не сказать, пошутить или просто попытаться схватить в охапку одну из нас. Но кодировщики в разговор ни с кем не вступали, мне кажется, даже и не здоровались ни с кем никогда. Их никто не замечал, а может, и побаивались. А скорее они всего боялись. И есть от чего! Посидишь в темноте со своими секретами всю войну, так весь мир подозревать будешь: а вдруг подкрадутся да расшифруют?

Когда кончилась война, все плакали от радости. Все, кроме них. Они исчезли, как провалились!

Политотдел

Чем конкретно занимался этот отдел, я не знала, а просто догадывалась: воспитанием в духе социализма, патриотизма и прочего «изма». И агитацией. Только вот кого воспитывать и агитировать? Мы на фронте, бьем врага, любим Родину. «Беспредельно преданны делу Ленина-Сталина, морально устойчивы, идеологически выдержаны. Пользуемся авторитетом среди товарищей. Беспрекословно выполняем все приказы командиров. И все, как один, готовы умереть за своего вождя, друга и отца товарища Сталина». Эта характеристика не мною придумана.

Подобные словосочетания как шаблон, как штампы присутствовали в обязательном порядке в характеристиках почти каждого советского человека. Ну, с некоторыми несущественными дополнениями и изменениями в ту или иную сторону.

Нас всех роднит то, что мы с детства своего сагитированы. Были октябрятами, пионерами. Все, как один, «были готовы» ко всему и во всем. Потом вступали в комсомол — чистилище в преддверии высшего назначения человека — быть членом нашей Коммунистической партии.

Зубрили уставы партии, доклады бесчисленных пленумов, съездов, в которых огромной красной строкой проходила одна и та же заповедь: беспрекословное выполнение самых невероятных решений и указов. Безоговорочное подчинение «меньшинства большинству».

Вспоминается забавный (интересный) случай. Уже после войны я — студентка Государственного университета. Готовлюсь к экзаменам по истории КПСС. В экзаменационных билетах был вопрос о постановлениях этих злополучных, времен Хрущева, бесчисленных пленумов. Пришла я в Дом офицеров. Там — огромная библиотека и огромные подшивки газет. Сижу в зале, утонувшая в газетах и журналах. Их около меня целые горы. И я, как прилежная студентка, выписываю, списываю, читаю и читаю. А на лице — такая безнадега: не запомню! Сидит напротив меня офицер, кажется, полковник, и так внимательно изредка посматривает на меня. Потом подходит, извиняется и спрашивает, что это я делаю.

Объясняю. Он смеется, садится рядом: «Хотите, облегчу вам вашу непосильную задачу?» Ну, кто ж не хочет? Конечно, хочу! Коротко, ясно дал мне такой совет, за которым следовала на экзамене пятерка.

Суть совета: взять одну газету с любым пленумом. Выписать самые основные вопросы и решения. И так как они все — штампы, вот их и запомнить. Остальное варьировать по названию оных и просто изменять (подставлять) тематику. Суть их всех одинакова: усилить, преодолеть, добиться, расширить, пересмотреть, перевыполнить и т. д.

Урок, который я извлекла из совета того умного человека, выходил далеко за рамки поставленной задачи.

Но вернемся в прошлое. Я пока еще несмышленыш. Кем я была-то? Никем. А меня приняли в комсомол! И в партию нашу Коммунистическую моих друзей принимали там же. Но не всех. Только тех, кто шел на смертный бой и писал: «Если погибну, прошу считать меня коммунистом!» Тут не было никаких сомнений: считать! А при жизни принимали только тех, кто был «морально чист, предан, идейно устойчив и готов в любой момент за Родину и за Сталина…». Я не такова. Я и понятия не имела об идейной устойчивости и какой-то там готовности. Носила себе телеграммы, шифровки и днем и ночью, ничего и никого не боясь. Потом стала телеграфисткой. А за Сталина была готова отдать свою молодую жизнь всю без остатка. Немедленно, не раздумывая. К счастью, такой возможности не представилось.

Но этого было недостаточно. Надо было меня идейно воспитывать. Это делалось на политинформациях (которых я терпеть не могла всю жизнь), собраниях и политчасах. Проводились они, по моему убеждению, в самый неподходящий момент: когда хочется после ночного дежурства спать, когда необходимо помыться, что-то постирать или просто поболтать с девчонками. Но дисциплина — прежде всего, и мы, как стадо, безропотно подвергались этой идейной муштровке. Надо признаться, что политически грамотной на фронте я так и не стала. Да что там говорить, не стала я такой никогда, ибо самый убедительный довод — наглядность нашей насквозь лживой действительности была явным доказательством противоречия слов и фактов.

Я опять отвлеклась. Хочется сказать о начальнике этого отдела. Маленький, толстенький, кругленький — колобок с ножками. И в высоту и в ширину почти одинаков. И при погонах полковника. Но, несмотря на свой довольно забавный вид, держался он солидно, важно. Сразу скажешь: человек знает себе цену.

И его уважали. Сколько ему было лет, трудно определить при такой комплекции. Для нас он был вне возраста, короче — стариком.

Но у него была очень красивая и очень молодая жена, ровесница его дочери Майи, которая служила вместе с нами в роте связи.

Женился он перед окончанием войны. Мы были уже на подступах к Восточной Пруссии. Прежде она была вольнонаемной официанткой в офицерской столовой. Понятно, почему он женился на ней: молода и красива. А вот она? Хотя тоже вполне понятно почему. Что ж тут непонятного? Больше не официантка, а жена начальника политотдела. Вскоре она родила ему дочку. И хотя беременных наших девчат (было и такое) демобилизовывали и отправляли в тыл, а она родила, так сказать, под пулями. Правда, пули уже не свистели над нами: мы уверенно продвигались вперед, и немцам было уже не до нас. Они спасали свои жизни.

Утверждение «любви все возрасты покорны» очень верно. Я знаю со слов его дочери, которая была моей подругой (мы долго после войны переписывались): они прожили долгие годы в мире и согласии.