Враг невидим - Юлия Федотова

Зато теперь у него имеется такое неопровержимое алиби, что лучше и не придумаешь: лежал, можно сказать, трупом, под неусыпным наблюдением нескольких человек. О! Между прочим, теперь все они — и Агата, и Саргасс, и самое главное, Эмили — тоже обеспечены алиби! И, за компанию с ними, профессор Инджерсолл вместе с многострадальной мисс Топселл — наверняка эти двое к утру уже были осведомлены о недееспособном состоянии своего сотрудника.

А преступник осведомлён не был. Иначе пропустил бы последний понедельник — и готово: вина лорда Анстетта практически доказана и тут же списана на проклятие.

Кстати, не в этом ли суть? Не потому ли убийца решил подставить именно его? Знал, что одному только капитану Веттели за чужие убийства не грозит виселица, и проявил, так сказать, человеколюбие… Знал? Откуда? Кто ещё в школе, кроме обеспеченной алиби ведьмы, мог видеть его тёмные сущности? Уж конечно, не химик с географом! Мистер Коулман, больше некому. Зачем ему это — другой вопрос. Чтобы гоблин убил человека, да ещё таким грубым, примитивным способом — подобного история Королевства, кажется, ещё не знала. Странно, очень странно!

…В любом случае, и он сам, и близкие ему люди теперь вне подозрений, так что о дальнейшем ходе расследования он мог бы, кажется, и не беспокоиться больше, пусть бы им и впредь занималась только полиция. Но нет! Теперь это для него дело принципа и вопрос чести. Да и убитых жалко — всё-таки люди были, пусть и не совсем удачные. Пять жертв, а от властей никакого толка! Разве это порядок? Нет, с преступником следует покончить раз и навсегда. И действовать надо быстро — следующий понедельник уже не за горами…

В этом боевом настроении он и заснул, сам того не заметив.

Ну, конечно же, из затеи Эмили продлить ему постельный режим ещё на два дня ничего не вышло.

Проснувшись поздним утром, Веттели обнаружил, что за окном сквозь прореху в тучках мягко светит белое зимнее солнце, с неба падают редкие, зато очень крупные снежинки, и в свежем сугробе самозабвенно, со счастливым визгом возится Вергилий, фокстерьер латиниста Лэрда. Увидел всё это и почувствовал, что вымрет, как доисторическое животное, если сразу после завтрака не отправится на прогулку и тоже не вываляется в снегу.

Эмили пробовала возражать (насчёт прогулки в принципе, про снег он предусмотрительно умолчал) — взывала к его разуму и аппелировала к доктору Саргассу. Саргасс сказал, что освобождённый от проклятий организм просто необходимо как следует проветрить. Но Эмили продолжала тревожиться и чуть не полчаса мучила потенциального супруга при помощи стетоскопа, термометра и чрезвычайно хитроумного прибора под названием «сфигмоманометр», после чего была вынуждена нехотя признать: в таком добром здравии он со дня их первой встречи не бывал ещё ни разу, поэтому для лёгкой пешей прогулки действительно нет никаких препятствий.

Валяться в снегу возле школы Веттели не стал, решил отойти подальше. Он давно заметил интересную вещь: как только ему случалось заняться чем-то, не вполне сообразующимся со статусом школьного учителя, рядом как из-под земли возникала целая орава учеников и принималась на него таращиться.

К примеру, однажды он залез на каштан. Дело было в выходной день, в деревне. Накануне западный ветер сорвал с верёвки любимую нянину скатерть, она запуталась высоко в ветвях и провисела там всю ночь. Наутро Веттели вызвался её добыть. Казалось бы, пустяковое дело, какие могут быть осложнения?

Но стоило ему взгромоздиться на дерево и спрятать трофей за пазуху, чтобы не мешал спускаться вниз, как из кондитерской лавки выпорхнула целая стайка… да какая там стайка — целый класс девочек, штук двадцать, не меньше! В первый момент они замерли от удивления, потом дружно посияли. И каждая из них, проходя мимо злополучного каштана, вежливо говорила: «Здравствуйте, мистер Веттели» — и делала книксен. И каждая улыбалась до ушей, словно это зрелище было лучшим из всего, с чем ей доселе доводилось встречаться. Интересно, почему детям доставляет такую радость вид их учителя, сидящего на древе? В тот момент он чувствовал себя полным идиотом.

А случай в школьной библиотеке, когда он заскучал над программой по естествознанию и принялся машинально рисовать разную колониальную нежить в процессе её, так сказать, питания! Очень художественно изобразил и гуля с оторванной рукой в зубах, и ветала над разрытой могилой, и ракшаси, вырывающую нерождённого младенца из материнского чрева, и уже добрался до такхеметской Амат, пожирающей грешные сердца, как вдруг обнаружил, что за его спиной стоят трое второкурсников и, заглядывая через плечо, затаив дыхание, наблюдают, как на бумаге возникают образы, один другого поганее и непристойнее (что поделаешь, одежды нежить не носит). Конфуз, иначе не назовёшь.

А когда они с Эмили, прогуливаясь по парку, решили залезть в грот, чтобы там в романтической обстановке поцеловаться, и обнаружили, что не им одним пришла в голову эта великолепная идея, что внутри уже обретаются три парочки старшекурсников! Они, конечно, попытались исправить положение возмущёнными воплями: «Безобразие, вас давно ищут, немедленно марш в школу!», но, кажется, никого не обманули…

Так что следовать примеру фокстерьера мистера Лэрда следовало как можно дальше от гринторпских стен.

Лорд Анстетт брёл через заметенную снегом лужайку для гольфа по направлению к парку и думал о том, как хорошо, что он всё-таки не помер. Мир вокруг был до невозможности прекрасен. В воздухе пахло морозом и снегом — только сейчас Веттели заметил, что из-за проклятия стал хуже различать запахи — улавливал лишь самые резкие и очевидные, без оттенков и полутонов. Теперь обоняние вернулось, и забытые ощущения кружили голову, от радости хотелось визжать. «Ах, как же я понимаю Вергилия!» — очень громко подумал он, и вдруг явственно услышал ответ:

— Неужели, сэр? Весьма похвально, в вашем-то юном возрасте! А я, грешный, сколько за него ни брался, к великому моему сожалению, так и не смог постичь. Вы не были бы так добры уделить мне четверть часа, если вечерком загляну к вам с книгой? Хотелось бы услышать ваши комментарии по поводу восьмой эклоги.

— Увы, досточтимый сэр, боюсь, именно этим вечером я буду очень занят! Не согласитесь ли вы перенести нашу встречу на завтра? — подумал Веттели панически. Во-первых, он понятия не имел, с кем ведёт этот безмолвный диалог, во-вторых, рассчитывал за вечер если не понять, то хотя бы перечесть упомянутую восьмую эклогу «Буколик». Единственное, что осталось из неё в памяти со школьных лет, это строки:

…И ненавистны тебе моя дудка и козы; противно,Что борода у меня неподстрижена, брови косматы…

Вряд ли этого было достаточно для поддержания репутации знатока поэзии «Мантуанского лебедя».[14]