Враг невидим - Юлия Федотова

Получалось, что с того момента, как капитан Ветели, пошатываясь, покинул борт парохода «Королева Матильда» и растворился в вечном баргейтском тумане, он — лучший разведчик 27 Королевского полка, все огни и воды прошедший, — будто разума лишился, превратился в безвольного и неприкаянного идиота-сироту. Вёл себя — глупее не придумаешь!

За примерами далеко ходить не нужно. Зачем вообще было оставаться в этом грешном Баргейте, успевшем за несколько месяцев стать ненавистным до дрожи? Ещё в Такхемете на его имя пришел чуть не десяток писем с приглашениями: старые друзья отца и родители погибших друзей желали принять его в своём доме. Он не воспользовался ни одним, и не в гордости дело — просто забыл. Аккуратно перевязал ленточкой, сложил в мешок — они и теперь там лежат.

Ладно. Допустим, не захотел бы он ими воспользоваться осознанно — могло и такое быть, прежний, настоящий капитан Веттели привык решать свои проблемы самостоятельно. Почему он сразу не стал хлопотать о поступлении в университет? Сроки позволяли, экзаменационные баллы позволяли, что же касается платы за обучение… Да, отец был полностью разорён, никакого наследства сыну не оставил. Но ведь у всех без исключения людей родителей всегда двое! И кроме родни по отцовской линии есть родня по линии материнской. Года не прошло после смерти отца — лейтенант Веттели получил новое траурное известие, тоже не особенно его огорчившее: в Блэккерли, графство Кершир, скончался сэр Мортимер Айронсайд, эсквайр… Он почти не знал этого человека, но был его единственным наследником.

Дедово имение считалось небольшим, доход приносило скромный, но на оплату обучения хватило бы. А не захотелось учиться — мог поехать в Блэккерли, вести скромную жизнь сельского сквайра. Всё лучше, чем пропадать в чужом и враждебном Баргейте от голода, безысходности и тоски.

Короче говоря, возможностей достойно устроиться в мирной жизни было полно, а он вместо этого с тупым упрямством обивал пороги государственных учреждений в надежде на какие-то ветеранские пособия и льготы… Двадцать один год — хорош ветеран! Ох стыд, ох позорище… Ведь если бы не случайная встреча с его добрым гением Токслеем, он так и умер бы одинокий, в тумане большого города. Это он-то, выживший в девственных джунглях Махаджанапади и раскалённых песках Такхемета! Рассказать кому из сослуживцев — не поверят! Стыдно, добрые боги, как стыдно…

— Мальчик, прекрати немедленно себя изводить! — вдруг ясно и отчётливо прозвучал голос мисс Брэннстоун. Нет, не в комнате прозвучал — прямо в голове. Неужели он, вдобавок ко всему, безмолвно орал о своих бедах на весь Гринторп?! Только этого не хватало!

— Вот именно — на весь Гринторп, лучше и не скажешь! Я уже полчаса пытаюсь отвлечься от твоих громогласных страданий, но не могу сосредоточиться ни на чём полезном, а твоя подруга Гвиневра сидит у меня в лаборатории на банке с квасцами и рыдает в бумажную салфетку.

— Простите, Агата, я не знал, что так громко! — у Веттели загорелись уши, как у провинившегося школьника. Ах, что же делать, как жить дальше, если любая твоя мысль невольно становится достоянием всей магической общественности?

— Далеко не любая, не преувеличивай. Тебя так далеко слышно, только если ты особенно расстроен. В отличие, к примеру, от того же Огастеса Гаффина, который на безмолвной речи сочиняет свои неудобоваримые вирши, и окружающим приходится часами выслушивать его вдохновенное бормотание.

— Вот как? — сравнение с гринторпским поэтом Веттели несколько утешило и даже развеселило. Ведьма это немедленно отметила.

— Что, легче стало? Вот и молодец. Поверь, нет никакого смысла упрекать себя в том, в чём нет твоей вины. Ты был проклят, забыл? «Кровь чёрных песков» тогда ещё не набрала свою силу, но старый добрый малахт уже вовсю действовал. Глупости ты творил именно под его влиянием. Так что успокойся и забудь.

Но Веттели не мог забыть. Как говорила Агата? «Малахт использует слабости и дурные склонности своей жертвы, развивая их до состояния, опасного для жизни». Получается, он изначально был предрасположен к житейской беспомощности, безынициативности и слабохарактерности, а проклятие эти качества только выявило. Стыд, стыд и ещё раз стыд!

— Твоё проклятие, мой милый, здорово промахнулось. Оно должно было выявить ослиное упрямство и безнадёжное скудоумие! Скажи, примерно полгода назад или чуть раньше с тобой никакой неприятности не случалось?

Веттели на секунду задумался.

— Верно, я как раз попал в госпиталь. Думал, останусь без руки, и вообще… — очень неприятными были воспоминания, ну их к гоблинам.

— Вот видишь! — почему-то обрадовалась Агата. — Закономерное явление! В заведениях подобного рода любой, даже самый стойкий человек чувствует себя зависимым и беспомощным. Невзгоды временно ослабили твой дух, и проклятие поспешило вцепиться в первое, что подвернулось. Потому что прежде никаких дурных склонностей в тебе не обнаруживалось, и развивать ему было решительно нечего…

В общем, вылили на его страдающую душу галлоны целебного бальзама, дали почувствовать себя рыцарем без страха и упрёка, так что было бы просто невежливо продолжать самобичевание — это выглядело бы так, будто он напрашивается на новые комплименты. Веттели усилием воли заставил себя отвлечься от навязчивых и бесплодных воспоминаний и сосредоточиться на насущном. Правда, и здесь без угрызений совести не обошлось.

Проклятие проклятием, но ведь какое-то количество разума у него всё-таки сохранялось! Как же он мог пустить на самотёк дело об убийствах, в которых оказался замешан по уши? Почему с первого же дня не предпринял самостоятельного расследования, всё чего-то ждал и откладывал? Тем более, что некоторый опыт а подобных делах у него уже имелся. И в Махаджанапади, и особенно в безумном Такхемете ему, как почти всякому офицеру, исключая редких счастливчиков, не раз и не два приходилось проводить дознания по поводу тех безобразий, что творили его солдаты, измученные жарой до потери человеческого облика. Всякое случалось: пьяные драки со смертельным исходом, кражи, растраты, мародёрство, дезертирство, самострелы, предательства… Конечно, он был очень далёк от того, чтобы считаться мастером сыска, но Поттинджер от этого, судя по всему, находился ещё дальше. Надо было не надеяться на полицию, а сразу брать ситуацию в свои руки… «Да-да, Агата, я уже понял: это проклятия лишали меня всякой инициативы. Виноват, исправлюсь! Начинаю мыслить позитивно и конструктивно!»

…Впрочем, лучше поздно, чем никогда.

Зато теперь у него имеется такое неопровержимое алиби, что лучше и не придумаешь: лежал, можно сказать, трупом, под неусыпным наблюдением нескольких человек. О! Между прочим, теперь все они — и Агата, и Саргасс, и самое главное, Эмили — тоже обеспечены алиби! И, за компанию с ними, профессор Инджерсолл вместе с многострадальной мисс Топселл — наверняка эти двое к утру уже были осведомлены о недееспособном состоянии своего сотрудника.