Штам. Начало - Гильермо Дель Торо

— Габ, чел, какого?..

Боливар распахнул халат, раскинул руки, как крылья, прежде чем позволил халату упасть на пол.

Руди ахнул. Тело Габа стало серым, костлявым, но поразила агента, конечно же, промежность.

Без единого волоска, гладкая, как у куклы. Гениталии исчезли бесследно.

Рука Габа закрыла Руди рот. Тот попытался вырваться, но опоздал. Руди увидел, что Габ улыбается, а потом нижняя челюсть его отвалилась, и во рту начал извиваться какой-то хлыст. В слабом свете дисплея Руди набрал девятку, единицу, единицу, и тут хлыст вылетел изо рта. Два нароста по его бокам сдувались и раздувались.

Руди увидел все это за мгновение до того, как жало впилось в его шею. Мобильник упал на пол, под дергающиеся ноги. На клавишу вызова Руди нажать не успел.

Девятилетняя Джини Миллсам не чувствовала усталости, возвращаясь домой с матерью. «Русалочка»[78] потрясла ее до глубины души, спать совершенно не хотелось. Теперь она точно знала, кем станет, когда вырастет. Не педагогом балетной школы — особенно после того, как Синди Вили сломала два пальца, неудачно приземлившись после прыжка, — не олимпийской чемпионкой по гимнастике — конь наводил на нее страх. Она станет — пожалуйста, барабанный бой… — Бродвейской Актрисой! Выкрасит волосы в коралловый цвет, сыграет Ариэль, главную роль в «Русалочке», после окончания спектакля будет раз за разом, под гром аплодисментов, выходить на поклоны, а потом отправится на встречу с юными театралами, будет подписывать программки и улыбаться в камеры мобильников… и наконец, после одного из выступлений, она выберет самую вежливую и искреннюю девочку из всех зрителей, пригласит ее в дублерши и научит всему, что знает сама.

Мама станет ее парикмахером-стилистом, а папочка, который остался дома с Джастином, — агентом, как отец Ханны Монтаны. И Джастин… ну, Джастин может сидеть дома и заниматься, чем ему заблагорассудится.

Вот так она и мечтала, обхватив подбородок рукой, в кресле вагона подземки, который мчался на юг. Видела свое отражение в зеркале, видела яркость вагона, но лампы иногда гасли, и в один из таких моментов Джини увидела за окном открытое пространство: вагон выскочил из одного тоннеля и еще не въехал в другой. Увидела она и еще кое-что, буквально на долю секунды. Образ этот промелькнул так быстро, что сознание девятилетней девочки не могло его переварить. Она даже не поняла, что увидела. И не могла сказать, почему вдруг расплакалась. Ее рыдания разбудили мать, такую красивую, в нарядных пальто и платье. Она начала успокаивать дочку, пытаясь понять, что послужило причиной рыданий. Джини могла только ткнуть пальцем в окно. И остаток пути провела, прижавшись к матери, под ее оберегающей рукой.

Но Владыка увидел ее. Владыка видел все. Даже (и прежде всего) когда кормился. У него было невероятное, чуть ли не телескопическое ночное зрение, и в мире, сотканном из оттенков серого, источники тепла светились для него яркой белизной.

Закончив, но не утолив жажду (она всегда оставалась неутолимой), он позволил добыче соскользнуть по его телу, могучие руки освободили обращенного человека, который мешком свалился на землю. В тоннелях вокруг шептал ветер, раздувая его черный плащ, вдали гремели поезда подземки. Железо билось о сталь, и это клацанье было словно истошный вопль самого мира, который внезапно осознал, КТО в него пришел.

Воздействие

Штаб-квартира проекта «Канарейка», угол Одиннадцатой авеню и Двадцать седьмой улицы

На третье утро после приземления рейса 753 Эф привел Сетракяна в штаб-квартиру проекта «Канарейка». Она располагалась в западной части Челси, в квартале к востоку от Гудзона. До того как Эф организовал проект «Канарейка», в трехкомнатном офисе располагалось подразделение ЦКПЗ, занимавшееся медицинским скринингом рабочих и добровольцев, которые участвовали в разборе завалов на месте бывшего Всемирного торгового центра.

Настроение Эфа поднялось, когда они свернули на Одиннадцатую авеню. У подъезда стояли две патрульные машины и два автомобиля без опознавательных знаков, но с государственными номерами. Директор Барнс начал действовать. И теперь они могли рассчитывать на столь необходимую им помощь. Конечно же, Эф, Нора и Сетракян не могли самостоятельно справиться с этой бедой.

Дверь в офис на третьем этаже была открыта. Барнс разговаривал с мужчиной в штатском, который представился как специальный агент ФБР.

— Эверетт, как хорошо, что ты здесь, — обрадовался Эф, увидев директора. — Именно ты мне и нужен. — Он подошел к маленькому холодильнику у двери, достал квартовую бутылку цельного молока и начал жадно пить. Ему требовались молочные жиры и кальций, точно так же, как когда-то требовалось спиртное. «Одну зависимость меняем на другую», — подумал он. К примеру, еще на прошлой неделе он полагался только на законы науки и природы. А теперь — на серебряные мечи и ультрафиолет.

Он опустил ополовиненную бутылку, вдруг осознав, что утолял жажду жидким продуктом, полученным от другого млекопитающего.

— Кто это? — спросил директор Барнс.

— Это… — Эф вытер молоко с верхней губы. — Это профессор Авраам Сетракян.

Свою шляпу старик снял и держал ее в руке. Под светильниками низкого потолка его алебастровые волосы ярко сияли.

— Так много произошло, Эверетт… — Эф еще отпил молока, гася пожар в желудке. — Я даже не знаю, с чего начать.

— Почему бы не начать с тел, пропавших из моргов?

Эф опустил бутылку. За его спиной возник полицейский и загородил дверной проем. Второй агент ФБР сидел за ноутбуком Эфа и тюкал по клавишам.

— Эй, позвольте!.. — воскликнул Эф.

— Эфраим, что ты знаешь о пропавших трупах? — спросил Барнс.

Какую-то секунду Эф всматривался в лицо директора ЦКПЗ, пытаясь понять, что там написано, но ничего не понял. Затем перевел взгляд на Сетракяна. Старик ничем ему не помог — он стоял совершенно неподвижно, держа шляпу в искалеченных руках.

Эф повернулся к боссу.

— Они ушли домой.

— Домой? — переспросил Барнс. — На небо?

— К своим семьям, Эверетт.

Барнс посмотрел на агента ФБР, который не отрывал взгляда от Эфа.

— Они же мертвы! — воскликнул Барнс.

— Они не мертвы. По крайней мере, в том смысле, как мы это понимаем.

— Мертвые все одинаковы, Эфраим.

Эф покачал головой.

— Теперь уже нет.

— Эфраим… — Барнс приблизился на шаг. В его голосе слышалось сочувствие. — Я знаю, последнее время ты отдавал работе очень много сил. И я слышал о твоих семейных неурядицах…