Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга вторая: июнь 1942 – январь 1943 - Геннадий Леонтьевич Соболев

1) Обязать облоно (тов. Тимонина) открыть специальный детский дом на 200 человек для ленинградских детей с ослабленным здоровьем, установив в нем санаторный режим. Обязать облздравотдел передать облоно под детский дом помещение, подготовленное под госпиталь в с. Глебове Рыбинского района. Обязать облфинотдел ассигновать на содержание детского дома 309,0 т.р.

2) Предложить облторготделу (тов. Зубрицкому) и облпотребсоюзу (тов. Цирлину) обеспечить снабжение детского дома по следующим нормам на одного ребенка в месяц:

1. масло животное 1,2 кг

2. сахар 2,1 кг

3. крупа 2,1 кг

4. мясо 3,0 кг

3) Выделить в распоряжение облоно для распределения среди детских домов 1000 усиленных пайков детям, нуждающимся в дополнительном питании.

4) Облоно обязать директоров детских домов и интернатов взять на персональный учет детей с ослабленным здоровьем. Установить специальный режим для детей, систематическое медицинское обслуживание и наблюдение. Организовать для указанной группы детей дополнительное питание за счет продуктов, получаемых от подсобных хозяйств детских домов и децентрализованных заготовок.

5) Ввести в штат облоно врача-инспектора по детским домам и интернатам за счет экономии по фонду зарплаты.

Председатель исполкома облсовета В. Гогосов Секретарь исполкома облсовета П. Кусмарцев

Ленинградцы на волжских берегах. Ярославль, 1972. С. 46–47.

Из дневника инженера И. Д. Зеленской

17. IX [42] – Вчера ездила я на Охту с бригадой на разборку дома на дрова. Поездка вышла замечательная – как поездка. Был чудесный теплый солнечный день. Мы погрелись на солнышке, обдуло нас вольным ветром, но что касается дела – работа была аховая. Провели мы там часов шесть. Из них работали немногим больше двух. Только и сделали, что убрали доски и кровельное железо. А дом остался дожидаться разборки. С этой разборкой раздор идет по всем окраинам. Жильцов выселяют в центральные районы, а на Охте, на Ржевке, в Новой Деревне вокруг обреченных деревянных домиков и огороды, и сарайчики с курами и козами – все провинциальное хозяйство, которое приходится рушить и бросать. Многие упорно не выезжают, уж имея ордера на руках, и доживают до того, что над головами начинают ломать крышу. Дом, который мы вчера разбирали, только что покинут жильцами, в комнатах точно война прошла: перевернутая мебель, распоротые матрацы, груды тряпья, посуды и прочего хозяйственного хлама. Наш «рабочий» день ушел частично на посещение огородов, к счастью, платное, т. к. накануне группа наших работниц попалась с бесплатным капустным урожаем. Был страшный скандал, и все были напуганы. А вторая половина занята была раскопками хлама в поисках нужного и ненужного барахла. В общем, все уехали нагруженные до отказа, кто мешками с ботвой, кто с узлами тряпья, а Семенова увезла целый будуарный фонарь розового стекла. Я по обыкновению занялась спасанием книг и в груде тряпья, пересыпанного обильно бельевой синькой, выкопала несколько хороших книжек. Эти книжки да букет ноготков были моими единственными трофеями. А надо бы подумать о капусте и свекле. Зимой я, наверное, буду горько жалеть о своей беспечности.

«Я не сдамся до последнего…». Записки из блокадного Ленинграда / отв. ред. В. М. Ковальчук. СПб., 2010. С. 118.

Из дневника главного инженера завода «Судомех» В.Ф.Чекризова

28/IX [19]42

Субботник по ломке домов. Поехали в 8 ч. утра. Работали до 3 ч. дня. Работали крепко. Наша группа разнесла второй этаж дома. Внизу женщины убирали бревна и доски, сносили, пилили и укладывали их. Очень много грязи (пыли) при ломке, т. е. дом хотя и деревянный, но построен добротно. Сруб внутри оштукатурен, хорошая изоляция. Под полами изоляционный материал: гарь и др. Между этажами перекрытие представляет следующее [рисунок – схема с подписями]: настил пола 2-го этажа – гарь, шпунт 2"-потолок, штукатурка.

Так же изолирован потолок 2-го этажа и пол 1-го этажа.

Кругом ломают целые улицы домов (деревянных). Масса людей работает. В трамвай не попадешь, все едут в этот район.

Жаль, приходится часто ломать и хорошие дома. Но зиму нужно жить, иначе будет гибнуть народ как прошлую зиму. Кончится война, залечим раны и на месте этих деревянных домов построим новые многоэтажные каменные дома. Будущее поколение только в книжках будет читать, что на этом месте когда-то были улицы деревянных домов, которые ленинградцы в тяжелую годину, ездя за десятки километров на полуголодный желудок, ломали, чтобы спасти себя и остальные дома от гибели.

Проработали хорошо. Сделали много за 5–6 часов. Между выходными днями работают постоянно выделенные из цехов и отделов люди.

На обратном пути заехал на Смоленский рынок. Хотел купить ботвы. Ботва свеклы, морковки, турнепса и др. продавалась в ларьках и дешево (1 руб. кг), но очереди большие. Так и не купил. Народ много покупает ее для засолки. Есть корнеплоды (в среднем 10 руб. за 100 грамм). Зелень много помогает ленинградцам. Едят ее и оправились. Чувствую по себе. Но я не могу много покупать: не по карману. Я вынужден отсылать деньги семье. Себе остается мало. Если бы не это, мог бы также есть много зелени. На днях получил 3 кг моркови и 1 У2 кг цветной капусты из нашего подсобного х[озяйст]ва, все за 30 руб. Вот поел моркови. Вчера в столовой был шпик. Не съел свою порцию, а этот кусок принес домой и заправил сваренный из цветной капусты и моркови суп. Что за прелесть получилась. Такого супа еще никогда не едал. Вот бы Дине показать, как варить суп.

В 18 ч. ВТ давно не было. В городе прошла спокойно. [Немцы] не появились. Говорят, [бомбы] сбросили на зав[од] «Большевик».

Чекризов В. Ф. Дневник блокадного времени // Труды Государственного Музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 8. СПб., 2004. С. 102–103.

Из записок В. К. Берхман

25/IX-1942

Амбулатория, ночь. Наша перевязочная на ремонте, и мы работаем в большом изоляторе (т[ак] называемом). Но это, скорее, комната для санитарок. Метров 18–20. Окна затемнены. Горит электрическая] настольная лампа под зеленым колпаком (роскошь в настоящее время). Светло, убрано, как в дни былые в прививочной у Васил[ия] Гавриловича] Ушакова, и как будто ничего страшного в жизни не было и нет, пока не слышится залп, а вслед за ним «Внимание, внимание…».

И сознание ужаса внезапно просыпается, охватывает как в тиски.

Кажется, что нет голода, но голод есть. Кажется, что нет и не будет второй зимы, но она надвигается, идет. Мы в очереди.

Неужели снова заколыхают вьюги, заскользят, поплывут на салазках белые мумийки людей в простынях или в рваных обертках, или в таком тряпье, которого не жалко…

Тех ошибок мы, оставшиеся, возможно, и не повторим. Потому что тех, страшно близких, болезненно нам близких –