Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин

наши гостинцы — урюк и изюм вовремя, к празднику попадут к московским или петербургским дочкам или племянницам…

У новоприезжего некоторое недоумение вызывали грузные толстяки-полицейские в полной амуниции, при шашках-«селедках» и кобурах со шнурками, восседавшие на верхушке пирамиды из посылок. Стражи сурово шевелили своими грозными усами, придерживали свои форменные фуражки за жесткие блестящие козырьки и орали, предупреждая прохожих: «Посторонись!»

По особому постановлению военного времени, почтовый тарантас не должен был ни на секунду останавливаться на всем протяжении восьмиверстного пути от почтамта до вокзала станции Самарканд.

Ни на секунду! А махина почтового тарантаса со своим многопудовым грузом, влекомая рвущимися вперед битюгами-рысаками, могла швырнуть с дороги — и отшвыривала безнаказанно — не только какого-нибудь тщедушного, перебегавшего через улицу разносчика халвы, а и высококолесную арбу.

Заслышав грохот, почти все спешили прижаться к обочине шоссе или перепрыгнуть через арык на тротуар, какая бы грязь ни была.

Перед «почтой» пасовали даже кучера чиновничьих и купеческих фаэтонов. Подальше от греха! Ищи-свищи покрытия убытков за поломки. На то и губернаторское особое постановление.

Но в чем дело? Почему такая помпезность? Такие темпы?! Такие меры предосторожности! Неужто надо молниеносно, да еще с полицейской вооруженной охраной препровождать невинные дары самаркандских садов любезным российским родственничкам?

Не в бабушкиных посылках, конечно, дело!

Деньги! Казенные суммы! Банковское золото, доходы хлопковых магнатов Пинхасовых, Вадьяевых, Калантаровых! Документы канцелярий губернатора и Областного правления вез каждый раз шумный, трескучий тарантас почты.

А охраняли свой груз полицейские охранники со всеми предосторожностями. И главным образом, от экспроприаторов. Даже в Самарканде, далеком, тихом, провинциальном, постреливали.

Уже имели место случаи дерзкого ограбления почты.

Почта-тарантас — волнующая, романтическая достопримечательность города. И потому единственный постовой полицейский Абдурахман, потрясавший всех своей иссиня-черной шелковой бородой, едва заслышав из-за поворота грохот железных ободьев по щебню, пронзительно свистел в свисток, врал на извозчиков и картинно становился «во фрунт», отдавая честь громыхающей тройке.

XI

Смешно упустить врага, а потом бежать но его следу.

Ибн Ямин

Змея — проявление зла, и кроме зла от нее ждать нечего.

Омар ибн Хафсун

Люди, узлы, дети. Доктор огляделся. При свете газокалильного фонаря он заметил кучку людей у высокой кустарниковой изгороди памятника генералу Анненкову, строителю Среднеазиатской железной дороги.

Судя по кепкам и цивильным картузам, это были станционные рабочие. Спинами они заслоняли человека в белой с черным киргизской шляпе. Со стороны почтовой конторы к группе шагал полицейский, спотыкаясь На булыжниках мостовой и путаясь в шашке-«селедке».

— Федя, беги в депо. Скажи, мы сейчас… — проговорил Иван Петрович и пошел навстречу полицейскому.

На привокзальной площади довольно сумрачно, но доктор разглядел громоздкий тарантас у домика привокзальной почты и ручные тележки, в которых полицейские чины выгружали посылки и мешки.

«Почту привезли… Но как он сумел? Там же полно фараонов!»

Иван Петрович остановился в двух шагах от рабочих и повернулся лицом к приближавшемуся полицейскому.

— Здравия желаю, господин полковник! — отдал честь полицейский и вытянулся.

— Здравствуйте! Это ты, Просин? — узнал доктор полицейского из почтовой Самаркандской полицейской охраны. — Что, все почту от разбойников охраняешь?

— С приездом, Иван Петрович, ваше высокоблагородие. На побывку изволили прибыть? Что там на фронте?

— Воюем. За святую Русь… Чего тебе? Почту привез?

— Так точно… От експриприятов… оберегаем.

— Стреляют?

— Да не так что очень… — Полицейский все старался через плечо доктора разглядеть в тени рабочих.

Из ярко освещенных дверей вокзального помещения вышел вокзальный жандарм и рядом с ним железнодорожник, оживленно жестикулирующий и показывающий на далекий почтовый тарантас.

На мостовой толпился народ, непрерывно подъезжали извозчичьи пролетки, жандарм со своим спутником-железнодорожником оказались затертыми в толпе.

Но надо действовать.

— Потом поговорим. Просин! Прощай.

— Извините-с. Дело у нас. — И он, стараясь обойти сбоку доктора, показывал на человека в киргизской шапке, стоявшего среди молчаливых рабочих.

— Что такое?

— Да вот… туземец…

— Что, туземец? Какой еще?

— Да тайком залез в тарантас… казенный. Прицепился, нахал, по дороге к почте, видать. На сургучные печати позарился.

— Чепуха! В экипаж с почтой? Да где ты, Просин, был… Где твои глаза? Человек — не мышь! Залез в казенную почту?! А ты и уши развесил…

— Никак нет-с, ваше высокоблагородие… Приехали, а он, туземец то ись, из-под тюков… шасть в сторону. Хорошо, здеся рабочие парни оказались. Я им: «Держите, не пущайте!» А сам в участок. Да там никого, кроме дежурного. Приказам своим загружать, а сам сюда. Молодцы, ребята! Держите его, анархиста! Сейчас отведем. Да вон, кажись, и сам Евгений Осипович, жандармское начальство.

Но серая с серебром жандармская фуражка все еще металась взад-вперед, затертая толпой…

— Ладно, пошли… Эй, расступись!

— Куда! — вдруг резко возразил один рабочий.

— Никуда он не пойдет! — буркнул другой.

— Это еще что за новости? — поперхнулся полицейский. — Приказано вам! Ведите!

Вмешался доктор:

— Да это… э… Султан-ходжа, мой дворник. Чего ты тут делаешь? Чего на вокзал приехал? Господи, какая глупость!

— Я, таксыр, к вам, — крикнул Георгий Иванович. — Я шел — вижу, телега-арба… ноги болят…

Всем своим жалким видом Георгий Иванович показывал, что осознает всю опрометчивость своего поступка.

Но тут не до объяснений. Полицейский Просин, хоть и полуграмотный нижний чин, но проницательности у него хватало.

— Ваше высокородие, вы изволите его знать? Как его, Султана-ходжу?

— Да говорю же, мой дворник. Поливальщик с Михайловской улицы. Говори, Султан-ходжа, зачем сюда приехал? Что у тебя здесь родственники? К сестре, что ли? Или ты от Ольги Алексеевны? Что она передала или записку с тобой прислала?

— Ваше высокородие… хотя бы и дворник… С чего он полез в казенную почту? А ну-ка, показывай, шкура, что у тебя в рукаве? Завсегда они в свой длинный рукав что-то прячут. В халате он чтой-то имеет. А ну, давай… Хочешь в морду?!

— Прекратить! — остановил Иван Петрович полицейского. Кулачищи у Просина пудовые. — Оставь ты его. Я же тебе сказал, это Султан-ходжа, дворник. Идем, Султан-ходжа, на перрон. Там расскажешь.

Полицейский заупрямился:

— Никак нет-с, вашескородие… Позвать господина ротмистра прикажите!

«Положение хуже губернаторского, — мучительно метались в голове мысли. — Чего я боялся? Народ уже около нас толпится. Ребята деповские хоть и понимают, но жандарма боятся. Объявишь им, кто такой Султан-ходжа, Просин сразу за наган схватится…»

Из-под локтя доктора вдруг возникла серая фуражка с форменным гербом:

— Мон папа, пре де дэпо. Папа… Шнелль, — почему-то начал по-французски, а закончил фразу по-немецки Баба-Калан.

— Вот и прекрасно. Пошли, Просин. И вы, деповские, подождите тут с Султан-ходжой, пока разберемся. Просин было запротестовал:

— Куда?

Но непонятный язык, которым изъяснялся Баба-Калан, окончательно сразил полицейского.

К