Заговорщики (Книга 2, Перед расплатой) - Николай Шпанов

Эгон рассмеялся:

- Наверно, дезертиром?

- Он сказал, что ты... изменник! В те тяжкие для отчизны дни...

- Не для отчизны, а для гитлеризма. Это не одно и то же.

- Когда твой отец и твои братья дрались уже на самых границах Германии, чтобы спасти ее от русских...

- Они спасали не Германию, а Гитлера и самих себя.

- Ты говоришь, как настоящий... большевик. Я не хочу, не хочу тебя слушать, ты марксист!

- К сожалению, еще далеко нет.

- Ты издеваешься надо мною! - По голосу старухи можно было подумать, что ей сейчас будет плохо. Несколько мгновений из комнаты доносилось только ее частое, взволнованное дыхание. Потом она прерывающимся голосом, негромко сказала:

- Что же я должна передать ее дедушке?

- Единственно правильным было бы сказать ему правду.

- О, конечно, правду, только святую правду! - напыщенно воскликнула она.

- Тогда скажите ему, что у него нет больше внучки.

- Эгон!

- Да, род Швереров, тех Швереров, которые из поколения в поколение служили в 6-м кавалерийском его величества короля прусского полку, кончился.

- Эгон!

- Он кончился на Отто и Эрнсте. Я всегда был не в счет.

- Ты не смеешь так говорить об Отто! - Она поднесла носовой платок к глазам. - Мы даже не знаем, где его могила там в России... Я всегда заступалась за тебя перед отцом, но теперь я вижу, ты и вправду не в счет.

- На сцену выходит новое поколение немцев, обыкновенных маленьких немцев, которые войдут сегодня в эту новую бесплатную школу. Среди них будет и моя дочь, моя Лили.

- Я не хочу, не хочу тебя слушать! - прокричала старуха.

Но Эгон продолжал:

- И я от всей души хочу, чтобы учителя вложили в их маленькие головы правдивое представление о грядущем уделе Германии, который будет уделом свободы и труда, счастием равных среди равных, а не глиняным величием воинственных бредней.

- Я не могу сказать все это ему! - в отчаянии произнесла фрау Эмма.

- Напрасно. Он должен это знать, - твердо проговорил Эгон, - если хотите, я напишу ему.

- Упаси тебя бог! Может быть, я не должна говорить тебе, но... я не могу молчать: он боится за вас всех, за тебя, за нашу маленькую Лили и даже за твою жену. - Она говорила торопливо, не давая перебить себя. - Ведь когда начнется война, все, кто находится здесь, по эту сторону, обречены на смерть, на истребление.

- Это слово вы слышали от него? - с неподдельным интересом спросил Эгон.

- Да, да, пойми же: поголовное истребление! - с жаром воскликнула она.

Тут Рупп и Эльза услышали громкий смех Эгона, и он сказал:

- Так скажите же ему, мама, что это чепуха!

- Эгон, Эгон!

- Бредни выживших из ума двуногих зверей, тех, чье поколение быстро шагает к могиле, чтобы навсегда исчезнуть с лица Германии. Это вы тоже можете сказать: простые немцы, шестьдесят миллионов немцев, постараются помешать обезумевшим банкротам затеять новую бойню.

- Эгон! - Старуха всплеснула руками. - Ты говоришь об отце!

- Нет, - Эгон покачал головой. - Так же как у генерала Шверера нет больше сына Эгона, так у меня нет больше отца.

Неподдельный ужас старухи дошел до предела, она в страхе повторяла только:

- Нет... нет... нет!..

Эгон чувствовал, что именно сейчас окончательно закрепляется тот поворот в его жизни, на который он столько лет копил решимость и который совершил после такой борьбы со своим прошлым. Этот поворот представлялся ему не только победой над тяготевшим над ним грузом прошлого, но и началом новой жизни, пусть более короткой, чем та, которую он прожил, но бесконечно более полной и неизмеримо более нужной ему самому и его народу. Еще одно последнее усилие - преодолеть жалость к этой женщине, такой чужой и даже враждебной, несмотря на то, что она была его матерью. Покончить со всем этим!.. Он заставил себя твердо повторить:

- Именно это и передайте: у него нет больше сына, а у меня отца... Вот и все...

- Нет, нет... Этого не может быть! - Старуха поднялась и, театрально раскрыв объятия, шагнула к Эгону.

Эгон попятился и, заложив руки за спину, сделал отрицательное движение головой. Выражение растерянности сбежало с лица старухи. Морщины, с которых осыпался густой слой скрывавшей их пудры, сложились в гримасу, и старуха, задыхаясь от бешенства, крикнула:

- Я проклинаю тебя!.. Проклинаю вас обоих!.. Но знай: мы ни за что не оставим нашу внучку в твоих руках, в ваших руках, в руках марксистов. Слышишь: мы позаботимся о том, чтобы она не пошла по твоему пути!

Старуха хотела еще добавить, что об этом позаботится Эрнст, который со своими сообщниками ждет за углом ее появления с Лили, чтобы схватить ребенка и увезти на запад. Но она во-время вспомнила, что ей было строго-настрого приказано молчать о том, что она приехала сюда вместе с Эрнстом, что цель ее поездки - похищение девочки, которая должна послужить приманкой для захвата самого Эгона. Старуха даже схватилась рукою за рот, будто ловя едва не вырвавшееся неосторожное признание. Она круто повернулась и пошла к двери. Уже с порога плаксиво бросила Эгону:

- Проводи же меня.

Но он не изменил позы и только снова молча отрицательно качнул головой.

Когда мать исчезла за порогом, он подошел к оставшейся распахнутой двери и медленно, плотно ее затворил. Он навсегда и накрепко захлопывал дверь своего прошлого.

Эгон хмуро поздоровался с Руппом.

- Когда-то я думал, что два враждебных лагеря - это я и Эрнст, но я никогда не допускал мысли о возможности такого... Отцы против детей, деды против внуков. И где их разум, где совесть и честь?

- Для них вопрос стоит просто: честь или кошелек, совесть или жизнь... Я к вам по делу, доктор. С поручением от Зинна.

И Рупп рассказал ему о плане разоблачения махинаций Винера и американцев.

- Бросить счетный аппарат? - в испуге спросил Эгон.

- Может быть.

- Когда он почти готов?

- Вспомните, что вы говорили пять минут назад.

- Вы правы, вы правы... Я подумаю, я, конечно, подумаю над вашим предложением. - Он остановился и, нахмурившись, смотрел на сверкающую крахмальной белизной рубашку, которую держала перед ним Эльза. Потом прошел в кабинет, снял с полки книжку, вернулся к Руппу и, отыскав интересовавшее его место, прочел:

- "Выиграть войну с Германией значит осуществить великое историческое дело. Но выиграть войну еще не значит обеспечить народам прочный мир и надежную безопасность в будущем. Задача состоит не только в том, чтобы выиграть войну, но и в том, чтобы сделать невозможным возникновение новой агрессии и новой войны, если не навсегда, то по крайней мере в течение длительного периода времени".

Заметив устремленный на него удивленный взгляд Руппа, Эгон сказал:

- Видите, я уже и сам знаю, где искать правду! - И продолжал читать вслух: - "После поражения Германии она, конечно, будет разоружена как в экономическом, так и в военно-политическом отношении. Было бы, однако, наивно думать, что она не попытается возродить свою мощь и развернуть новую агрессию. Всем известно, что немецкие заправилы уже теперь готовятся к новой войне. История показывает, что достаточно короткого периода времени в 20-30 лет, чтобы Германия оправилась от поражения и восстановила свою мощь. Какие имеются средства для того, чтобы предотвратить новую агрессию со стороны Германии, а если война все же возникнет, - задушить ее в самом начале и не дать ей развернуться в большую войну?"

Эгон посмотрел на Руппа блестящими глазами.

- Это замечательно! - воскликнул он. - Ведь это написано четыре года назад. Четыре года тому назад он предвидел то, что мы с трудом и недоверием постигаем сегодня. И не является ли то, что предлагает мне Зинн, одним из тех средств, направленных к предотвращению войны, о которых говорил Сталин?

- Я думаю, что это именно так!

- Дорогой друг, - загораясь все больше, сказал Эгон, - не примите это за самомнение, я вовсе не хочу себе приписывать больше, чем заслужил, но все мое существо наполняется гордостью при мысли, что и я, маленький человек, немец, жестоко заблуждавшийся и принесший так много вреда народу, могу сделать что-то, о чем говорит Сталин...

Некоторое время он стоял, положив руки на грудь, и горящими глазами смотрел на Руппа.

- Эльза! - крикнул он. - Скорее мою рубашку! Мы не должны опоздать в школу. - И снова повернулся к Руппу: - Это смешно, но я волнуюсь так, как будто в гимназию поступаю я сам, будто я сам иду в первый класс, чтобы приобщиться к какой-то новой, еще совершенно незнакомой мне, прекрасной жизни моего народа.

Они сидели рядом на торжестве открытия школы, и Руппу передавалось волнение, все еще владевшее Эгоном.

Когда собрание уже подходило к концу, когда были сказаны речи представителей магистрата и гостей, когда новые маленькие школьники прочли приветственные стихи и советский комендант пожелал успеха новой школе, когда ее директор собирался поблагодарить присутствующих и закрыть собрание, Эгон внезапно поднялся и, к удивлению Руппа, дрожащим от возбуждения голосом попросил слова. Он заговорил о волнении, которое вызвало в нем сегодняшнее событие и вид маленьких немцев, пришедших сюда, чтобы научиться смотреть на мир новыми глазами. Он говорил торопливо, непоследовательно, перебивая самого себя. Зинн и Рупп следили за ним с удивлением: они еще никогда не видели таким этого всегда сдержанного, подобранного инженера.