Андрей Сахаров. Наука и свобода - Геннадий Горелик

И все равно понадобился еще год, прежде чем в ноябре 1953 года два министра (Средмаша и Культуры [!]) и два высших руководителя Академии наук направили свои предложения руководству страны и начали с описания обшей ситуации.

В течение многих лет физическим факультетом Московского университета управляет беспринципная группа не представляющих, в значительной своей части, никакой научной и педагогической ценности работников. В свое время участники этой группы выжили из Московского университета целый ряд крупных ученых-физиков. <> Эта группа, под предлогом борьбы с идеалистическими взглядами, дискредитирует крупнейших ученых нашей страны и в то же время поддерживает людей, не знающих современную физику, например инженера А.П. Знойко (заведующий лабораторией № 15 физического факультета). <> Попытки ректора Московского университета академика И.Г. Петровского привлечь к профессорско-преподавательской работе крупных ученых были встречены этой группой в штыки, а академика Петровского обвинили в том, что он проповедует культ личности и авторитетом крупных ученых хочет подавить молодых, оттереть их в сторону.

В письме предложены сильные меры, а среди тех, с кем они обсуждались, названо также имя Сахарова.[283]

В итоге, 5 августа 1954 года постановлением ЦК «О мерах по улучшению подготовки физиков в Московском государственном университете» декан физического факультета был снят, а наиболее воинственным защитникам университетской физики пришлось покинуть университет. Совершенно секретная лаборатория № 15 и ее заведующий Знойко исчезли бесследно.

Впрочем, один след остался. В 1952 году в Издательстве иностранной литературы вышел перевод «Лекций по атомной физике» знаменитого Энрико Ферми, и в анонимном редакционном предисловии к переводу упомянуты «работы Знойко».

До 1951 года редакцией физики в этом издательстве заведовал Леонтович. После его ухода в проект, эту должность передали декану физфака МГУ, что одно уже говорит мощных покровителях университетской физики. А анонимное предисловие, донесшее до наших дней имя эмпирического физика Знойко, показывает, как серьезна была угроза лысенкования в советской физике. Если бы история соединила способности Терлецкого, Максимова и Знойко в одном деятеле и, наоборот, разъединила бы способности, которыми был наделен Курчатов, то участь советской физики могла быть гораздо печальней.

Философия науки, царившая в СССР, — диалектический материализм — дала возможность Максимову нападать на современную физику, а Фоку — защищать ее. Уже это внушает сомнение относительно марксизма-ленинизма. Что касается другой его составляющей — материализма исторического, или философии общественной жизни, то там исходный принцип «бытие определяет сознание» трудно совместить и с простым здравым смыслом. Одно и то же советское бытие порождало слишком большое разнообразие сознаний. Грамотный марксист тут скажет, что Маркс говорил об общественном сознании. Но ведь самое интересное — именно разнообразие индивидуальных сознаний и то, как они совмещались друг с другом и с советским бытием. И как с этим совмещалось и менялось сознание главного теоретика советского термоядерного оружия — Андрея Сахарова.

Бытие Андрея Сахарова и его коллег не исчерпывалось термоядерным изобретательством и борьбой с «научной плесенью», описанными выше. Была и обычная семейная жизнь, и повседневная обыденность в необычном городе, стертом с географических карт.

Жители окрестных сел и без всяких географических карт знали, что с городом Саровом что-то стряслось, раз он скрылся за охраняемой колючей оградой. В одном из этих сел устраивались большие воскресные базары. Там, видимо, и возникло предположение, что за забором в экспериментальном порядке строят коммунизм, — покупатели оттуда очень уж не скупились.[284] К тому же своим университетским обличьем объектовские покупатели сильно отличались от местной базарной публики и намекали на грядущее всеобщее высшее образование при коммунизме.

На этих базарах Сахаровы покупали живых кур, которые потом жили в сарае, как и полагалось, несли яйца и гуляли по двору их коттеджа к большой радости дочерей. Но кур держали не для забавы. В первые годы «пробного коммунизма» на Объекте это было важным продовольственным подспорьем. Особенно важным, поскольку младшая дочь Люба в детстве много болела, и считалось, что куриные бульоны укрепят ее здоровье. Поэтому время от времени курочки по одной исчезали — к ужасу и негодованию девочек.[285]

Участие «отца» советской водородной бомбы в домашнем хозяйстве сводилось в основном к двум вещам: рубить дрова и — тем же инструментом — лишать жизни кур. Как-то раз курица без головы побежала по двору, и к этому удивительному биологическому факту отец пытался привлечь внимание детей. Однако тем было не до биологии. Девочки были глубоко возмущены таким обращением с живыми существами, не принимали никаких объяснений и считали, что действия родителей расходятся с их же моральными наставлениями. Очень трудно было им совместить это с мягким, бережным отношением к ним папы, никогда их не наказывавшего.

Папа проводил на работе много больше законных восьми часов, но, возвращаясь домой, всецело принадлежал семье, занимался с детьми, играл с ними, гулял — как все хорошие папы. Терпеливо отвечал на все детские вопросы, хотя сам детей особенно не расспрашивал.

Очень любили дети, когда в доме гас свет (из-за нарушения подачи электричества), что случалось нередко. Папа сразу же доставал свечи и доставал сахар. Плавящийся на огне сахар медленно капал, превращаясь в леденцы. Что может быть слаще, чем сосать карамельку собственного изготовления?!

Если летом папа возвращался домой пораньше, все вместе, захватив соседских детей, залезали в его служебную машину — большой семиместный «ЗиМ» — и ехали на речку купаться. Зимой — лыжи.

Вечером у папы с мамой — традиционная партия в шахматы. А когда дети уже лежали в кроватях — обязательная папина сказка, которую он сочиняет на ходу. Сначала герои были традиционны — Баба Яга и всякие лесные зверюшки. Когда дети стали постарше, появились сказки «про нас», в которых действующими лицами становились «все мы» — члены семьи. Это были захватывающие и довольно реалистические приключения. Образовался даже семейный глагол «пронасовать» — рассказать сказку про нас.

С одной только особенностью детям приходилось считаться: иногда в разгар сказки сказочник замолкал — отключался на какие-то свои размышления, и вернуть его обратно в сказку было не так-то легко.